Но, видя, что ее призывы не возымели действия, она стала отчитывать нетерпеливых покупателей:
— Неужели вы даже газеты не умеете покупать! Такую толкучку устроили! Прекратите сейчас же безобразие. Ни одной газеты не продам, пока не станете в очередь.
Сердитая и строгая, с пухлыми, как у ребенка, щеками, девушка производила комическое впечатление. Павел Иванович засмеялся и стал уговаривать ее:
— Не ругайте нас. Вы сами не знаете, какая вы хорошая для нас сейчас.
Девушка, наверно, удивилась про себя: что за ненормальные— хорошо говорят по-русски, одеты как люди, а ведут себя точно иностранцы.
В Ленинграде туристы разъехались. Айно Андреевна и Павел Иванович купили билеты на один поезд. Павел Иванович должен был ехать до Волховстроя, чтобы там пересесть па поезд, идущий на Архангельск. До отхода поезда оставалось еще много времени, и они решили сходить в кино.
Когда в зале стало темно, Павел Иванович взял Айно за руку, наклонился к ее уху и тихо шепнул:
— Это наш прощальный вечер.
Айно разрешила пожать руку. Но рукопожатие показалось ей слишком долгим, и она попыталась отнять руку. Это ей не удалось — Павел Иванович сжимал все крепче. Тогда Айно сказала сухо, но тихо:
— Уберите руку. Вас на вокзале встретит жена.
— Она не встретит меня,— сказал Павел Иванович со вздохом.
Айно выдернула руку. Этот вздох покоробил ее. За время поездки она прониклась к Павлу Ивановичу уважением, а он, оказывается, такой же, как некоторые мужья, которые рады приволокнуться за первой попавшейся женщиной.
Пассажиров в вагоне оказалось мало. В купе они были вдвоем. Поезд уже подходил к Волховстрою. Павел Иванович задумчиво глядел в окно, Айно Андреевна рассеянно листала газеты. Она с горечью думала, зачем ему понадобилось испортить товарищеские отношения, возникшие между ними за время поездки по Финляндии. Скоро Павел Иванович сойдет с поезда, и они больше никогда не встретятся.
И тут Павел Иванович неожиданно заговорил:
— В Ленинграде я вам сказал, что жена не встретит меня на вокзале. Хотите знать — почему?
Айно кивнула. Что ей еще оставалось делать? Павел Иванович взглянул на часы:
— Попытаюсь рассказать коротко. Мы учились вместе. Правда, на разных факультетах. Месяца за два до войны поженились. Не знаю, может, вам покажется банальностью, если я скажу, что в мире не было и не будет такой счастливой пары, как мы. Но так было... После лекций мы бежали друг к другу навстречу, безумные от радости, ничуть не заботясь о том, как это выглядит со стороны. Потом началась война...
Павел Иванович чиркнул вторую спичку и закурил — первая обломилась.
— Лена... Я, кажется, еще не сказал, как ее зовут. Лена была дома, когда в дом попала бомба. Ее вытащили из-под развалин без сознания, всю искалеченную. Всю войну она пролежала в больнице на Урале. И вот уже восемнадцать лет, как она прикована к постели. Можете представить, что это значит для человека, который был хорошим спортсменом— зимой она ходила на лыжах, летом пропадала на стадионе. Помните белочку в Хельсинки?.. Такой была и Ленка, легкой и быстрой. А теперь не может шевельнуть ни одной ногой. Поражена центральная нервная система — и это неизлечимо. Вы врач и лучше знаете эти дела. Каких только кресел-колясок я ей не привозил, но любое движение причиняет ей боль. Так мы и живем. Мать-старушка ухаживает за Леной. Да, восемнадцать лет...
Айно Андреевна сидела, затаив дыхание и не отрывая глаз от собеседника. Она даже не замечала, что глаза ее полны слез. Только прошептала сдавленным голосом:
— Говорите, говорите...
Павел Иванович снова посмотрел на часы.
— В общем-то я рассказал все. Вот так мы и живем...— повторил он.— Скажу еще, что мои чувства к Лене не изменились. Или, во всяком случае, я стараюсь, чтобы они не изменились. Сейчас она дорога мне как никогда. Простите, это тоже банальная фраза, но зачем мне выискивать новые слова, если это — правда. Самое страшное, что характер у Лены стал не тот, видимо сдали нервы. Первые годы она вечно плакала, умоляла меня оставить ее, не губить свою жизнь из-за нее. Временами она хотела покончить с собой, искала яд. Теперь она стала раздраженной, даже истеричной. Она ревнует, меня ко всем и ко всему, хотя у нее для этого нет даже и малейшего повода. Поверьте — ни малейшего. Я ни разу не изменил ей и не изменю. И не смог бы даже. Когда она успокаивается и засыпает, она кажется мне точно такой же, какой была в молодости, в самые чудесные недели нашей жизни. Я смотрю на нее, осторожно глажу ее волосы — они у нее стали редкими и седыми,— и мне кажется, что схожу с ума. Если бы я знал, кого надо убить 1а это, я разорвал бы его на куски, как зверь...
Папироса в руке Павла Ивановича переломилась. Куски не попали в пепельницу, а упали на пол.
Л дальше, расскажите еще,— машинально повторила Аппо Андреевна, даже не думая о том, что Павлу Ивановичу нужно отвлечься и успокоиться.
Как я еще никому не говорил об этом. Те, кто пшют и гак. Нет, всего не знает никто, и понять все... Ну вот я уже начинаю жалко на судьбу. Мы с вами больше не встретимся. В таких случаях иногда рассказываешь о том, о чем обычно молчишь. Когда я вспоминаю Лену — и во время, этой поездки я всегда думал о ней,— я начинаю про себя желать, чтобы какой-нибудь хороший человек отнесся ко мне с сочувствием, жалостью. Например, вы...
Айно Андреевна поняла, что сейчас Павел Иванович говорит о том, каким он хотел бы быть, но в жизни люди часто бывают не такими, какими они хотели бы.
— Не помню, что мы с вами видели в кино в Ленинграде. Я думал о другом. В этом кинотеатре я был когда-то с Леной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91