Дома сено не вывезено, хлев обещали построить новый... Старый хлев скоро обвалится.
Но Мийккула уже одевался. Мать заплакала.
— Да не плачь. Я недолго там буду,— утешал ее сын.
— А сам хозяин что, не собирается? — строго спросил Тимо.
— Нет,— громко ответил Хотатта.— Я боюсь, если я пойду, то один из нас с тобой не дойдет до Ухты. Вот так.
— Хватит и одного. Пусть молодой пойдет. Он ученый.
Мужики попили чаю и отправились в путь. Не глядя в
глаза матери, Мийккула обнял ее, пожал отцу руку и выбежал из избы...
— Трубку забыл, подожди...
И отец бросился вслед за сыном.
Домой Мийккула уже не вернулся.
С тех пор прошло около сорока лет.
Никакого особого собрания в Ухте тогда не было. Об этом узнали скоро и в Хаукилахти. Созванных обманным путем карельских мужиков построили и объявили, что они пойдут воевать против красных. Кто не хочет — тому пуля в лоб.
Так Мийккуле, прошедшему «большевистские курсы», пришлось нашить на рукав белую повязку и взять винтовку.
Несколько дней спустя старый Хотатта тоже покинул свой дом. Только воевать он стал по другую сторону фронта— против собственного сына.
Ортьо хорошо помнил те времена.
ГЛАВА ПЯТАЯ
На опушке леса горел костер. Вернее, не столько горел, сколько дымил. Ветра почти не было, и падал мокрый снег, не давая пламени разгореться. Дым, медленно вырастая в клубы, неторопливо полз в сторону поселка. Молодежь поселка собралась на воскресник, решили разбить на бывшей вырубке, начинавшейся у самого Хаукилахти, спортплощадку. На воскресник пришла не только молодежь. У костра сидел пожилой человек, одетый несколько необычно. В старой велюровой шляпе, в резиновых сапогах и в фуфайке, видимо взятой у кого-то напрокат,— слишком уж она была велика для старика. Это был Наум Сидорович, отец Изольды. Он приехал к дочери в гости. Когда Изольда уехала в райцентр, старик остался в поселке. Оказалось, он старый артист, теперь на пенсии. Наум Сидорович попросился в руководители самодеятельности, и его взяли. Старик подзадоривал молодежь:
— Эй, Андрей, покажи-ка, как женатики работают!
И Андрей показывал: он один тащил огромное бревно, такое тяжелое, что его впору было тащить двоим.
Ларинен тоже был на воскреснике. С тех пор как его мать привезли в больницу, он стал все чаще на воскресенье оставаться в поселке. Ирина приезжала в Хаукилахти, и они вместе навещали больную Наталию Артемьевну. Кроме того, сегодня его ожидали еще другие дела. Накануне состоялось комсомольское собрание, секретарем комсомольской организации избрали Игоря, и ребята попросили его прийти и присутствовать при передаче дел. «Обязательно им нужно в воскресенье передавать дела, как будто в понедельник не успеют»,— усмехнулся Вейкко, но пообещал прийти. Да еще надо было вечером сходить на репетицию духового оркестра. Коллиев почему-то недоволен Наумом Сидоровичем... Надо разобраться, что у них за контры. Вейкко возился с выкорчеванным пнем, стараясь подтащить его к костру. Ему хотели помочь, но он не подпускал никого к своему пню. Он пыхтел и кряхтел, обливаясь потом.
— Что за черт? За что он зацепился?
— За ваши годы, брат. Вот за что зацепился,— подсказал Наум Сидорович.
— За мои годы?! Нет, шалишь.— И, широко расставив ноги, Вейкко с такой силой дернул пень, что тот с треском полетел к костру.— Вот вам и годы!
— Хвастун ты, и только! — сказала Ирина. Она пришла за Вейкко, чтобы вместе с ним идти в больницу.
Мирья и Нина пилили поваленное ветром дерево. Валентин все время держался неподалеку от Мирьи. Почему-то он всюду оказывался рядом с ней. Он идет в другую сторону, но ноги несут его обратно. Ему самому было не
удобно, он думал, что все уже смеются над ним. Сердясь на самого себя, он с такой силой орудовал топором, что только лезвие звенело да сучья отлетали словно выстреленые. «Что они все зубоскалят?»
Подошел Андрей и сказал с серьезным видом:
— Девчата, поосторожнее. Видите, Валентин в йогах вертится. Еще отпилите у него ноги.
«Тоже мне друг,— хмурился Валентин.— Почему они не дразнят Игоря и Марину? Они все время рядышком, как голубь и голубка».
Марина была одета не так, как остальные девушки. На ногах новенькие блестящие резиновые сапоги. Поверх темно-синего костюма синий халат. Она умела одеваться со вкусом. Вот и сегодня стоит ей снять халат и сменить сапоги на туфли, можно идти хоть на танцы. Стараясь не запачкать в смоле изящные кожаные перчатки, Марина вытягивала руки, и Игорь накладывал хворост.
— Я не понимаю людей, которые все откладывают на последний момент,— выговаривала Марина Игорю, причем так громко, чтобы все слышали.— Человек должен всегда иметь твердую цель. Каждый день должен быть распределен. Это мое правило. Вот прошлой весной я готовилась к английскому. Я решила во что бы то ни стало сдать па пятерку. И получила ее.
Игорь кивал и накладывал хворост. Конечно, Марина права. У него, у Игоря, нет твердого распорядка дня. Днем он на работе, можно, конечно, и остальное время распределить. Столько-то часов — на учебу, столько-то — на общественную работу. Но что поделаешь, если не хочется ..браться за книги, а хочется пойти на танцы, поиграть в шахматы или еще что-нибудь. Да, Марина говорит правильно. Игорь слушал ее и думал уже совсем о другом. У Марины такие румяные, нежные щеки, так и хочется взять и погладить их рукой. Только страшно — она такая серьезная, все поучает, как надо правильно жить. И глаза у нее красивые, когда она улыбается. Только редко она улыбается, иногда усмехнется, и то как-то пренебрежительно.
— Хорошо, Марина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112