Они пишут, хотя им уже нечего сказать людям. Они уже не думают, греют кого-нибудь их строки или нет. Книжные полки выдержат что угодно, даже самые плохие книги, им все равно, но людям-то не все равно. Игорь, хочешь я скажу тебе, в чем мое призвание? Папа, кажется, понял это раньше, чем я. Но теперь я тоже начинаю понимать. Я хотела бы верить в людей, верить в то, что плохих людей нет, что любой человек в своей душе хороший, что подлость не может быть прирожденным качеством. Я хотела бы делать только добро, и, если мне это удастся, я буду так рада, что готова плакать. Папа сказал однажды, что из меня получился бы неплохой педагог или воспитатель. Дети любили бы меня, потому что они чувствуют, если у человека добрая душа. Это главное в работе педагога. Это больше, чем любовь к детям. Детей любят все, но далеко не все умеют воспитывать в детских душах стремление к добру и красоте.
Да, Игорь, обо всем этом я думала не раз. А теперь я заведую столовой, выслушивая, как люди ворчат на официанток, как пьяные ругаются нецензурными словами. Игорь, а ты любишь свою работу? Машины — это мужское дело, но почему у тебя такие ласковые глаза?
Спасибо, Игорь, за этот воскресный вечер. Он такой хороший. Озеро было тихое-тихое, твои волосы такие мягкие, и мы молчали, вернее, мы вели молчаливый разговор, стараясь угадать мысли друг друга. Помнишь, мы иногда смотрели друг на друга, взгляды наши встречались, и мы опять отводили глаза и смотрели далеко-далеко, где у другого берега лес отражался в воде верхушками вниз.
Мы сказали друг другу буквально несколько слов. Совсем не обязательных, ничего не говорящих.
Сегодня в клубе был вечер, посвященный итогам соцсоревнования. Игорь сказал мне, что соревнование вдохновляет человека, зажигает его. Он сравнивал его со спортивными состязаниями. Тот же дух, азарт, борьба тоже идет славы ради. Только слава в работе — понятие более содержательное. Но когда об этом важном деле говорят затасканными, шаблонными фразами, хочется быть подальше от всяких соревнований.
Почему Игорь, когда он со мной, такой робкий? Мне хотелось бы поговорить с ним о многом-многом. А иногда Игорь совсем как ребенок. Мы стали тоже соревноваться,
кто кого перегребет. Я гребла двумя веслами, а Игорь кормовым, в обратную сторону. Я нажимала изо всех сил, но он все равно победил. Он такой сильный.
Когда мы вернулись на берег, весь поселок спал. Только мошкаре не спалось. Она налетала на нас целой тучей. Игорь отломил березовую веточку и отгонял мошек от моего лица. Мы не назначили свидания. Но я знаю, что послезавтра мы обязательно увидимся. Завтра у меня выходной. А послезавтра вечером Игорь придет к столовой. Где еще мы можем встретиться? Все-таки, пожалуй, хорошо, что в поселке есть столовая и я работаю в ней. Спасибо, Игорь!
Прощаясь с Игорем, я взяла у него веточку. Теперь она стоит передо мной в вазе. Уже утро. Солнце взошло. Скоро Игорь проснется и пойдет на работу. Интересно, что ему сегодня снилось? А может, он тоже не спит? Я не сплю, сижу и пишу о тебе, Игорь. У меня выходной, я могу отоспаться. Только мне ни капельки не хочется спать. Если бы у меня был рабочий день, я могла бы хоть сейчас пойти на работу. Послезавтра Игорь придет опять. Нет, завтра — ведь уже понедельник.
Эту веточку я положу в тетрадь. Пусть она сохранится. Моя миленькая, хорошенькая веточка, как я хочу, чтобы ты не пожелтела. Обещай мне, что будешь всегда зеленой!»
Наум Сидорович положил тетрадь на стол. Значит» Игорь? Этот новый комсорг? Парень, который старается во всем походить на Коллиева. Эх, Изольда! Твоя веточка по: желтела. Она сохранилась только потому, что лежала в твоей тетрадке.
Елена Петровна погасила свет, пожелала Мирье спокойной ночи и легла спать.
В комнате было тихо-тихо. Только будильник на столе торопливо тикал да с пилорамы время от времени доносился скрежет пилы.
Мирья не спала. Ома перебирала в памяти сегодняшний вечер, проведенный у Коллиевых. Приняли их хорошо, ужин был скромный, но вкусно приготовленный. Марина, видимо, хорошая хозяйка: в доме — чистота и порядок, очень уютно. И все-таки что-то Мирье в этом доме сразу не понравилось. Может быть, то, что у Марины все время расписано как по часам, даже на сегодняшний вечер была составлена программа. Но ничего: вечер вроде прошел неплохо. Посидели
за столом, потом Марина увела Мирыо к себе —пусть Елена Петровна и папа говорят наедине, у них свои дела, не будем мешать. Стали слушать пластинки. И тут Марина предложила такой порядок — пластинку русскую, пластинку финскую, так по очереди. Потом беседовали. Вернее, говорила больше Марина, а она, Мирья, слушала. Говорить Марина умеет, и говорит правильные вещи. Кажется, она человек очень строгих правил и о людях тоже судит очень здорово. За короткое время пребывания в Хаукилахти она успела настолько приглядеться к людям, что смогла дать каждому довольно точную характеристику. Впрочем, Мирье казалось, что Марина чересчур требовательна к людям: по ее оценкам получалось, что и дружить в поселке не с кем. Даже о Нине она говорила... Нет, наверное, Марина не совсем права. «Нина человек неплохой, но слишком уж ограниченный, ей бы учиться, а она не хочет. Культуры у нее не хватает. И вообще примитивная».
— Так ведь...— Мирья попыталась возразить.— Все зависит от того, с какими критериями подходить.
Тогда Марина стала доказывать, что у них, у советской молодежи, критерии одни, самые высшие, что они должны жить по правилам новой морали, быть примером для других. Она говорила общими высокопарными словами, и, слушая ее, Мирья вдруг подумала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112