— У Матти Матикайнена свое понятие о боге. «Что такое бог? — спрашивал он и отвечал так: — Католики, православные, лютеране велят своему богу, как мальчишке на побегушках,— люби этого, не люби того, делай так, не делай этак, дай мне то, возьми у него то... Если бы бог существовал и пытался угодить всем, он давно бы сошел с ума или спился». Вот такая у него вера, у моего приемного отца.
Начало темнеть. Пора было идти посоветоваться о программе сегодняшнего концерта.
Контора фермы, бывший кабинет Ларинена, помещалась в домике, который он построил для правления колхоза. За тонкой дощатой переборкой сидели счетовод и кассир. Новый заведующий фермой уехал на праздники к родственникам. Вейкко сел за стол, за которым сидел когда-то раньше.
— Пожалуй, программу, подготовленную хаукилахтинцами, мы обсуждать не будем,— сказал он.— Надеюсь, вы заранее обо всем подумали. Давайте послушаем, что эти столичные жители приготовили.
«Столичные», то есть молодежь Кайтаниеми, собирались медленно. Кто-то уже поворчал:
— Ну и гордая здесь публика, заставляет гостей ждать. Надо было бы тебе, Андрей, захватить с собой выхлопную трубу, тебе же не привыкать будить здесь людей.
Наконец «столичные» собрались, и можно было обсудить программу общего концерта. Оказалось, что номеров так много, что времени не остается даже на танцы. Тем и другим — и хозяевам и гостям — пришлось сокращать программу. Мирья просила выключить ее из программы, но никто не согласился. Не удовлетворили такую же просьбу Ирины Сказали — кому же петь, если не ей.
Андрей сидел рассеянный и что-то рассматривал в окно. Ларинен проследил за взглядом Андрея и догадался, чем заняты его мысли; Андрей рассматривал крыльцо конторы: дом построен из круглых бревен, а крыльцо фабричного изготовления — от стандартного домика.
— Тебя, кажется, кое-кто интересует? — Вейкко кивнул головой в сторону перегородки, за которой находилась бухгалтерия.— Ну, пойдем. Тоже мне зять Кайтаниеми, задери тебя комар.
— Покажи-ка нашему зятьку бумаги касательно крылечка,— сказал Вейкко девушке-счетоводу.— Давай показывай, чего там. Все равно от этих «прожектористов» не отвяжешься.
Документы оказались в порядке: руководство стройки Хаукилахти продало кайтаниемской ферме часть стандартного дома. Покупатель оплатил по государственной цене. Андрей спросил у Ларинена, где же остальные части дома.
— Остальные? Думаю, что ты сам найдешь их. Твои глаза все видят.
— Где я их найду? И почему их продали?
— А почему продали? — В глазах Ларинена появилась лукавая усмешка.— Ты помнишь своего деда Микки? Так вот. Когда тебя еще и в помине не было, такой случай был. Надумал твой дед купить лошадь, а деньжат не хватает. Старик думал, думал и решил продать часы. А часы отменные были, знаешь, похожие на репу или луковицу, такие большие часы, каких теперь не делают. Жаль продавать, но что поделаешь — пришлось.
— Нет, не слышал я этой истории,— засмеялся Андрей.— Значит, пришлось-таки деду продать часы. Интересно, какую же лошадь это Воронов купил?
Дорожный инженер Валерия Владимировна приехала на концерт из Юлюкоски, куда заезжала по делам. Она танцевала «Умирающего лебедя» так изящно, что Мирья даже удивилась, почему она не стала балериной. Даже ее костюм, хоть он и был собственноручного изготовления, производил впечатление настоящего. Мирье не часто в жизни приходилось видеть балет, но в Москве Елена Петровна сводила ее на «Лебединое озеро». Танец Сен-Санса в исполнении Валерии Владимировны на маленькой сцене сельского клуба
произвел на нее не меньшее впечатление, чем балет Большого театра. Сперва Мирья видела только из последних сил цепляющуюся за жизнь умирающую птицу, которую ей было жаль. Потом смерть лебедя представилась ей чем-то большим, величественным, гимном жизни, красоте, чистоте...
И вдруг она вспомнила сцену, невольной свидетельницей которой оказалась вместе с Вороновым в общежитии поселка, и на душе стало горько. Валерия с таким самозабвением отдается искусству, высоким и чистым мыслям, а дома пьяница муж... Как это несовместимо!
Ирина пела русские, карельские, финские песни. Слушая Ирину, Мирья пожалела, что согласилась петь. Хорошо еще, что она выступает не сразу после Ирины. Вот Нина декламирует стихи... и уже объявили ее выступление. Когда Мирья вышла на сцену, ей казалось, люди смотрят на нее недоверчиво. Валентин ободряюще кивнул ей и опустил голову на баян.
Мирья запела. Начала она неуверенно, робко. Наверное, Валентин заметил это и стал играть громче. По мере того как волнение у Мирьи проходило и голос ее зазвучал увереннее, Валентин играл тише. Мирья исполнила финскую народную песню «Летний вечер», потом «Подмосковные вечера» на русском языке. Слова песни она тщательно выучила. Она должна была петь еще и другие песни, но, допев «Подмосковные вечера», убежала со сцены. В зале долго и бурно аплодировали, но Мирья наотрез отказалась выйти на сцену: ей казалось, что хлопают только из вежливости, а если не из вежливости, то аплодируют баянисту, ей не за что.
Ирина бросилась обнимать Мирью.
— Мирья, ты пела просто чудесно, у тебя красивый голос, меццо-сопрано.
— Что мой голос! Напрасно я пошла после тебя выступать.
— Нет, я серьезно. Только вначале очень волновалась, а потом все шло хорошо.
Мать Вейкко была в больнице. Это чувствовалось во всем. Комната матери производила такое впечатление, словно в доме не жили. Кровать аккуратно накрыта, наволочки чистые и непомятые, стол и стулья, казалось, стоят недвижно на месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112