— Так мы и жили, Мирья, так прошло наше детство.
Вплотную к деревне подступал густой бор, за которым начиналось озеро со множеством островов, а за озером возвышалась огромная скала, с которой видно было на десятки километров. Скалу называли Хийсикаллио — Бесова скала. Сохранилось предание, будто скалу ту облюбовал бес, придет и сидит часами. Видно, бес тот был большим любителем природы, потому что место он выбрал просто исключительное: куда ни бросишь взгляд, всюду красотища — бесчисленные острова, заливы, ламбушки, леса, скалы, вараки. Даже дух захватывает.
— Красиво у нас было, Мирья. Вот такая была твоя деревня, где ты родилась. Теперь ее нет, нашей деревни. Сожгли ее. Вот так мы и живем, Мирья,— сожгут, а мы заново строим. Ах да, я же собиралась рассказать о папе...
Николай рос без отца, но хорошо помнил его. Ему было года четыре, когда карелы — в который раз! — прогоняли непрошеных гостей со своей земли. Отец Николая погиб под Вокнаволоком. Жили они бедно. Их покосившаяся избушка была самой захудалой в деревне. Правда, рядом с избушкой стоял сруб пятистенного, довольно большого дома. Отец Николая начал было строить для своей молодой жены и первенца-сына настоящий дом, но не достроил. Сруб гнил и разваливался и был любимым местом детских игр. Особенно дети любили играть в прятки.
В деревне открыли школу. Сперва в пустовавшем доме, хозяева которого в годы бандитской авантюры убежали в Финляндию и остались там. Потом построили настоящую школу, небольшую, правда, но места в ней всем хватало: деревня была маленькая, и один учитель вел все четыре класса...
Не так тогда жили и работали, как теперь. Николай кое- как окончил четыре класса. Кое-как не потому, что плохо учился. Учился он старательно. Но матери было трудно учить его. И ему все время приходилось отрываться от учебы и ходить на заработки. Хоть и зарабатывал малец гроши, а все же... То на сплаве, то в лесу. После четвертого класса продавец магазина взял Николая к себе в помощники. Конечно, это был не настоящий магазин. Обыкновенный амбар, и в нем продавали продукты. Продавца, подслеповатого старикашку, вызвали на месячные курсы переподготовки. Образование-то у него тоже было два или три класса церковноприходской школы. Николай остался в магазине один. Продуктов навезли перед распутицей много, а народу понаехало из всех деревень — открыли лесопункт. Вот Николай и торгует — хлебом, мукой, рыбой, мясом каким-то там, сахаром, махоркой. А продавца все нет и нет. Курсы уже кончились, а он не может приехать, распутица. Затяжная была осень. Скует озеро льдом, а через пару дней опять ветер поломает лед, снова замерзнет, снова бури. Пришла лодка с продуктами, затащили мешки к Николаю в амбар, а через день он смотрит — из мешков крупы пар поднимается. Мальчик бегает, чуть не плачет — добро про
падает.. Собрались мужики, составили какие-то там акты и распределили крупу на корм для скотины, за полную цену, кажется.
И вот наконец приехал каким-то образом или прошел по лесам старикашка. Прибежал ночью, весь трясется, гонит мальчика с постели. «Сколько тебе лет?» — спрашивает. «Тринадцать с половиной». Старикашка за голову схватился: «Закон, говорит, есть, нельзя несовершеннолетним магазин доверять. Деньги-то хоть есть у тебя?» — «Кажется, есть немного».— «Где? Покажи».
Ночью с фонарем пошли в амбар. Николай отодвигает какие-то ящики, ломом поднимает полугнилую половицу, вынимает из-под нее брезентовый мешок, полный денег. Как не быть деньгам: почти два месяца торговал. Подсчитали деньги, утром проверили остатки товара. Все сошлось, все оказалось в порядке. Старикашка обнимает мальчика — молодец, мол, только вот расстаться надо. Возраст не тот. По закону не положено.
— Вот так, Мирья, твой отец тоже был торговцем, но не таким, как... этот... коммерции советник твоего Нийло.
— Зачем ты так, мама? Ничего же не решено... с Нийло.
В годы коллективизации Елена и Николай уже были
комсомольцами, Николай даже секретарем ячейки. Образование тогда у него было уже семь классов. Комсомольская ячейка работала активно. Так работала, что другим в пример ставили. Они ездили по деревням и, так же как у себя дома, организовывали вечера художественной самодеятельности, Николай даже с докладами выступал. И неплохо выступал. Читал он очень много. Его в деревне любили и говорили, что далеко пойдет парень, потому что он умный, и трудолюбивый, и честный, и во всем справедливый. Им восторгались, хвалили его. Все были уверены, что Николай не останется в деревне, а уедет учиться и будет большим человеком. Только она, Елена, не могла даже представить себе, чтобы Николай уехал куда-нибудь и она не видела его... Ведь ради него — в этом теперь, через много лет, можно признаться — она тоже ездила выступать по деревням, хотя никаких талантов у нее не было.
Ездили они то на лыжах, то на лошадях. Боже ты мой! — о каких высоких делах они говорили, спорили! Какие планы строили. Говорили, что ревность, например,—это пережиток капитализма в сознании людей, продукт чувства собственника. Елена чуть не плакала от досады, она тоже так говорила, а сама ревновала. Да еще как ревновала!
В соседней деревне жила одна девушка. Настоящая красавица и пела хорошо. Она всегда ездила с ними в культпоходы. И тоже из-за того же Николая. Елена это знала, вернее, не знала, а чувствовала. К Елене Николай относился как к другу, как к товарищу по комсомольской работе. И только. А к Ирье... И Елене было больно и досадно оттого, что в ней, активной комсомолке, жили пережитки капитализма, жила ревность.
Ирья окончила педагогический техникум и вернулась в свою деревню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112