Шура встала и вышла на дорогу. Она зашагала быстро, не глядя под ноги. Пыль превратилась в грязь, потекли ручьи, вымывая кривые щели между серыми лбами булыжников. Намокшие волосы облепили голову, платье сделалось тяжелым, его подол хлестал по коленям, и холодная вода бежала в ботинки...
Она шла по пустынной улице, мимо иногда пробегали люди под блестящими зонтиками или, накрывшись кусками брезента, изредка слышался смех, но он стихал, и снова девушка была на дороге одна. Шура миновала площадь, свернула в переулок и вышла за город. Дождь плясал над землей, он раскинулся от края до края бесконечной пеленой, в которой неясно темнели далекие кусты, деревья и смутно различимые облака.
Чем дальше уходила Шура от города, тем больше ее охватывало волнение. Она как бы просыпалась. Начинала четче слышать монотонный плеск воды, сильнее чувствовать холод и резче видеть залитую лужами дорогу, зеленые обочины и тусклое небо в грязных разводах...
Она свернула на траву и побежала к своему огороду. Еще издали увидела черную вскопанную поляну. Проваливаясь по щиколотки в вязкую землю, она добралась до участка, который посадила совсем недавно, три дня назад. Опустившись на колени, не обращая внимания на хлещущий дождь, Шура стала руками разгребать липкий чернозем. Она выкапывала картофель, струи омывали его, обнажая розовую, уже сморщенную кожуру и белые хрупкие побеги. Девушка складывала картошку в подол платья, ползла дальше, вонзала ноющие от холода пальцы в землю и выковыривала следующую. Вода плескалась на дне ямок, колотилась о дрожащие Шурины плечи, лилась с ее волос по лицу и груди, прерывистой струей протекала сквозь материю подола, в котором уже лежало десятка полтора шершавых клубней и глазков.
Шура спешила, ей все время казалось, что она опоздает, когда вернется на кухню, никого уже не будет. Становилось страшно от мысли, что больше никогда не увидит тех глубоко запавших глаз, смотревших с безнадежной верой в чудо. С их жадным блеском в расширенных голодом зрачках... Белое одутловатое лицо; поднятая к щеке толстая ладонь с негнущимися-, как у больного водянкой, пальцами; обернутые тряпками ноги, — это вытеснило из сознания Шуры все, и ее сегодняшнийдень, обиду, даже це-пенящий холод...
Она вошла в квартиру, открыла дверь на кухню и, тяжело дыша, с облегчением прислонилась к стене. Женщина спала, положив голову на стол, тяжело прижавшись щекой к старой клеенке. Лицо у нее было беспокойное, с пробегающими тенями бредовых снов.
Шура помыла картошку и поставила вариться на плиту. Сняла платье, отжала его и повесила на веревку. Отмыла в тазу грязь с ног, насухо вытерлась полотенцем и села на табуретку. Дождь продолжал стучать по стеклам, ветер рвал черные нити телеграфных проводов, раскачивая их у самого окна. Из-под подоконника текло, и струйка воды змеилась.по полу. Было тепло, бурлила картошка, в печи потрескивали поленья и, не шевелясь, как каменная, спала женщина, седые жесткие волосы которой разметались по леенке слипшимися прядями.
Шура не думала, что будет делать с женщиной дальше, оставит ли ее здесь навсегда, или проводит на стан-цию, или просто даст пожить в'комнате несколько дней, чтобы она окрепла и набралась сил? Какое это имеет зна-чение, если по кухне разносится сытный пар от разваренной картошки, плита пышет теплом, и по всему телу разливает-ся усталость и светлое чувство удовлетворения. Кажется, так бы и сидела бесконечными часами на высоком табурете, спокойно сложив на коленях руки, и слушала бормотание воды в кастрюле, усыпляющий перестук капель на
оконном стекле... Женщина проснулась сразу, словно от толчка. Она непонимающими глазами медленно обвела кухню и с паническим испугом посмотрела на Шуру.
Шура поставила перед ней дымящуюся картошку, и женщина, обхватив кастрюлю ладонями, наклонилась и жадно, протяжно и глубоко втянула раздувшимися ноздрями ароматный пар. Она заплакала и, достав картофелину, стала отламывать от нее маленькие кусочки. Жевала, плакала, смотрела в кастрюлю и молча крошила дрожа-
щими пальцами белую сердцевину, осторожно подбирая с ладоней комочки непослушными губами.
Шура отвернулась, готовая вот-вот расплакаться сама. Она стиснула зубы и смотрела на качающиеся провода, с которых срывались дождевые капли. Женщина съела две картофелины и отодвинула кастрюлю
— Спасибо,— тихо сказала она,— это я возьму с собой... Много сразу нельзя...
С трудом нагнувшись, она начала неловко стаскивать с ноги тяжелый ботинок. Пальцы путались в сыромятных шнурках.
— Это зачем вы?-—-спросила Шура.
— Что?! Иль мало ботинок-то?!—испуг снова плеснулся в глазах женщины, и она умоляюще прижала руки к груди.
— Да. бросьте вы...— выдавила Шура.— Что же вы думаете, уже на свете и люди перевелись?
— Людей много,— сказала женщина.— Иначе бы я давно богу душу отдала... Но и нелюди есть,— закончила она и вздохнула.
Посидела не двигаясь, стала рассовывать картошку по карманам. Дула на нее, перекатывала по клеенке и, подхватив, заталкивала в какие-то потаенные складки одежды. Наконец поднялась со стула, посмотрела на Шуру, и та даже поежилась, так светились ее глаза.
— Ты прости, если что,— проговорила она,— не время для хлебосолов... Только спасибо тебе, будь счастлива... При жизни зачтется. Такое, что ты для меня сделала, просто так не пропадает. Через десять, через двадцать лет, а ответ получит., До свидания, милая...
— Да оставайтесь у меня,— сказала Шура.
— Нельзя,— покачала головой женщина, и лицо у нее посерьезнело.— Наши Воронеж взяли... Ты же слыхала? Воронеж освободили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73