— Не спишь?
— Нет...
— Ты волов стереги... Где волы?
— А вон... рядом.
Директор шел к ним, в темноте поглаживал их, шлепал ладонью по гулким животам и, возвращаясь, сокрушенно говорил:
— Нет, не барабаны, не барабаны...И чего они плохо жрут?
Он вытаскивал картошку и жадно ел ее, рассыпая по кителю белый мякиш.
— Ну как дела, старушка?•-- спрашивал он.— Иван все бегает сюда? А днем на ходу спит... Женились бы вы, что ли... Чего тянуть?
— У вас нос в саже,— фыркала Шура, и директор с сердитым видом лез за платком, тщательно вытирал лицо кончиками пальцев, как сапожник дратву, сучил в стрелку волоски усов. Он поднимался на ноги и грозил рукой:
— Я пошел, а ты тут смотри... За волами смотри!
И, по-разбойничьи гикнув, вскачь уносился в темноту.А Шура снова оставалась одна у догорающего костра. Прислушивалась к сопению волов. Куталась в стеганку. Небо бледнело и становился виден лес — черный, сплошной- стеной. А огонь сникал, стлался у земли, немощный и бледный...
В кармане у Шуры лежит круглая глиняная монета. Она всегда с ней, эта странная штука из того, полузабытого времени. Иногда, разглядывая ее, девушка думает, что она, наверно, последний человек, который еще верит в счастье, приносимое глиняными монетами.
Между прошлым и сегодняшней ночью лежало громадное расстояние. Между ними были слякотные поля, люди, бредущие по рельсам, эшелоны .теплушек... Но, странное дело, чем больше проходило времени, тем воспоминания становились все ярче и выпуклее. Всегда казалось, что закончится война, и она вернется в тот прекрасный изумительный мир прошлого, который ожидает их всех, ничуть не меняясь в своих чертах.. И Шура каждый раз мысленно видела себя дома, снова представляла берег моря, парня,
разукрашенного цветной глиной, слышала его радостный рик и чувствовала запах рыбы, жарящейся на углях... И то ощущение бездумного счастья, какое испытывала когда лежала на песке, пахнущем сухими, пережженными солнцем ракушками, а рядом сидел Володька, опустив под-бородак на сдвинутые колени. Но сегодня, когда все, Иван и рабочие, ушли от костра и Шура снова рассматривала монету, она вдруг четко поняла, что больше ничего не повторится заново. Прошлое не вернется. Впереди будет что-то совсем иное. У всех у них есть только будущее. И как за это время, менялись они сами, так становилось иным и то, к чему они мечтали вернуться.
Наступит срок и состоятся встречи. И многие станут друг другу чужими и почти незнакомыми. Скольких людей отшатнет и испугает происшедшая перемена... Как резко столкнутся с действительностью выношенные в теплушках и бараках мысли и планы о неповторимой прежней жизни... Вот что несло им будущее. В предстоящих встречах были заложены беды, горькие разочарования и новое счастье. И то, идущее вместе с будущим, нельзя остановить и задержать ни взятыми из прежних домов коробочками с иголками, перочинными памятными ножами, ни глиняными монетами с оттисками носатого профиля древнего царя из древнего города.
И однажды Шура выбросила монету в огонь. Та накалилась в пламени до малинового цвета, треснула и рассыпалась в песок...
Где-то за тайгой вставало солнце. Ночь отступала, и все заполнял туман. В дымном месиве что-то чавкало, хлюпало, иногда слышался дождь.— то с деревьев осыпалась роса... Пришел ветер. Невидимый лес загудел, как море,— полны бились рядом, в двух шагах... Вот так осенними ночами «Скиф» возвращался домой из очередного рейса. Слабо светились выцветшие огни на мачтах, звякала рында, стучал мотор. В разрывах тумана колыхалось тусклое море, и высоко над клотиком кричала заблудившаяся чайка. Озябшая на ветру, Шура стояла на носу с ведром забортной воды в руках. Качалась палуба, то поднимая ее вверх, то опуская. Казалось, что буксир стоит на месте, а туман ходит вокруг, клочьями застревает в снастях, пухлыми облаками скользит вдоль бортов, серыми прядями заползая в раскрытые иллюминаторы и оседая в каютах росой на медных угольниках стола и шляпках заклепок,,,
И тогда Шура наклонялась и видела тупой ржавый нос «Скифа», рассекающий зеленую воду. В белой пене, в клокочущих пузырях, всхрапывая, волны хлестали его в скулы, а он резал их, отбрасывая в сторону, пробивая дорогу к невидимому берегу, к бревенчатому настилу своего порта.
И сейчас был такой же туман, и шумело море, пахло холодной водой и соленой пеной. Все повторялось как когда-то, с той только разницей, что она сидела у костра, куталась в ватник и знала, пройдет час, два, рассеются серые облака, но по-прежнему она будет у огня, и далекая ее пристань не приблизится к ней ни на один шаг...
И Шура неожиданно подумала: почему она живет так, словно всегда старается приспособиться к обстоятельствам? Все время для нее было главным — выжить, не потеряться в водовороте событий, чего-то ожидая и надеясь на что-то... На чудо?! Но его может и не быть, если она сама не пойдет к нему навстречу. Она вспомнила женщину, которую кормила картошкой, сотни людей на крышах эшелонов, утонувший «Скиф» и море, колотящееся во взорванные заводские причалы... Там была ее родина. Там на горбатых улицах лежали булыжные мостовые дорог ее детства. Высокие- акации роняют коричневые стручки, и в завязи горошин— горечь дыма отгоревших пожаров. Осень, и ле-. тят птицы,' на ночь опускаясь на качающиеся корабли... Там ожидало ее все — от громадных курганов расколотых домен до памяти о Володьке...
- Она поднялась и пошла по просеке куда глаза глядят, забыв, в какой стороне находится заимка. Туман становился реже, и уже можно было разглядеть контуры деревьев. Они виднелись слабо, размытые плывущими клубами, словно нарисованные на застиранном холсте разведенной тушью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73