Все волнистое пространство вокруг — покатые холмы, черные квадраты сливовых садов и заповедников, желтые сжатые поля, зеленые, как вода, прямоугольники клевера,— все тонуло в мягком утреннем тумане. В долинах (где угадывались быстрые ручьи, которые вертят колеса маленьких черных мельниц) осел серебристо-белый туман; на солнечной стороне он стелется голубоватыми клочьями, как осенняя паутина. Привычная и ласковая картина Сербии. И мягкость и стойкость. На горизонте неподвижно застыли барашки.
Байкич вдруг перестал жалеть, что вчера свернул с пути. О Блажевцах он совсем было забыл, но, прочтя это название на станционном здании, не задумываясь, слез с поезда. «Исполню свой долг, а потом я свободен».
Перед лавками сидели в одних рубахах торговцы и ремесленники — сапожники, горшечники, колесники, пекари, портные — в ожидании вечерней прохлады. Байкич остановился перед лавчонкой, торговавшей платками, дегтем, косами и солью, и вежливо спросил у человека, опустившего волосатые ноги в медный таз с холодной водой, где находится, гм, Земледельческий кредитный банк.
— Тебе что, Перу надо?
— Господина Вранича.
— Ну, коли Перу, так его сейчас в банке нет, вон он в «Сербском короле» играет в сеанс.
Перед «Сербским королем» цвели олеандры в зеленых кадках. Между олеандрами стояло два-три стола, покрытых синими скатертями. Сквозь открытые окна из кафаны несло, как из погреба, кислым вином, плесенью и холодом, раздавались громкие восклицания. Байкич заглянул туда: в кафане было просторно — половину столов вынесли на улицу; с потолка неподвижно свисали липучки для мух; в глубине на буфете поблескивали стаканы, бутылки и медь на пивном аппарате. У самого окна, с расстегнутыми воротниками и без пиджаков, сидели трое и с шумом шлепали засаленными картами по полированной доске стола.
— Недобор, пяти не добрал, не потей зря! — восклицал коренастый человек с мокрыми черными усами, в расстегнутом жилете, поперек которого тянулась золотая цепочка с наполеондором в виде брелока.— Давай-ка запишу тебе.— И, отодвинув стакан вина, он взял мел и занес его над дощечкой.
— Вот тебе! — отрезал собеседник коренастого и стукнул по столу огромной ручищей с картой.—Туз червей... король червей, валет червей, десятка червей... раз! раз!..— разносилось по всей кафане,— пять червей и туз в трефах... ну, какого же черта еще нужно!
Человек, у которого на руках скопилось столько «червей», был крупный, 'смуглый* с вьющимися прядями волос, спадавшими на низкий лоб до густых бровей. Тонкие усы обрамляли рот, черные и блестящие,
как крылья ласточки. Из-под чистой рубахи хорошего сербского полотна виднелась синяя фуфайка. Опоясан он был нарядным тонким красным поясом, но не по-крестьянски поверх рубахи, а по-хозяйски, под брюками. Полугосподский пиджак из добротного сукна с большими роговыми пуговицами был накинут на спинку стула. Третий человек был священник; медный, теплый цвет его круглого лица прекрасно гармонировал с холеной светло-каштановой бородой и красной подкладкой откинутых рукавов.
Байкич остановился у окна.
— Простите, господа, я сотрудник «Штампы» и хотел бы видеть господина Вранича.
— Э, добро пожаловать! — буркнул кудрявый и бросил карты. Потом обернулся к священнику: — Это ты мне, отец, заплатишь, а теперь надо вот поговорить с молодым человеком. Может, выпьешь чего-нибудь? — обратился он к Байкичу и, не дожидаясь ответа, заорал: — Живота, еще четыре кружки... наливай полней, не взбивай пену, иначе ребра тебе переломаю! Входите, брат, не стойте, как баран перед дубовыми воротами. Это вот наш священник, отец Стоян, а это наш председатель общины газда Йова; если ты заметил печи для обжига извести и новые дома около станции,— это все ему принадлежит.
Оказавшись в компании этих людей, Байкич смог убедиться, насколько он слаб и плохо развит физически: каждый из этих троих, сидевших вокруг стола, весил по меньшей мере сто килограммов.
— Профессия журналиста тяжелая,— мягко сказал отец Стоян, сдувая с края кружки пену, чтобы не замочить своих расчесанных усов.— Я знавал одного журналиста — худой, худющий, во какой.— И он поднял свой мизинец.
— Но...— протянул Байкич,— это зависит...
— А сколько можно заработать, ну, скажем, в среднем? — полюбопытствовал газда Йова.
— Да в зависимости от газеты — две, три, пять тысяч в месяц.
— А тебе сколько платят? — загремел газда Пера.
Байкич не счел возможным пресечь эти расспросы.
Покраснев, он солгал:
— Я получаю всего три с половиной. Но к этому надо прибавить суточные и бесплатный билет по железным дорогам и на пароходе.
— Ну, ну! Это неплохо.
— А билет при вас? Хотелось бы посмотреть, на что он похож? — попросил газда Йова.
Три человека долго ощупывали билет толстыми пальцами, вслух читали, что на нем написано, и качали головами.
— И стоит тебе показать билет, словно ты депутат, и кондуктор тебе откозыряет? — удивлялся газда Йова.
Только после того как они досыта наговорились о всевозможных доходах, выпили «еще по кружке пива» и съели на закуску по «кусочку» жареной ливерной колбасы, осмотрели свиней газды Перы, обошли печи для обжига извести и постройки газды Йовы, издали поглядели на четыре гектара знаменитого фруктового сада отца Стояна, «какого нет и в трех соседних округах»,— только после всего этого Байкич смог остаться с глазу на глаз с газдой Перой, который повел его в свой «банк». Это была маленькая одноэтажная лавочка, не больше соседней парикмахерской, на окне которой стояла склянка, полная пиявок. А на окне «банка» лежали пачки старых газет и черепицы, сложенные пирамидой;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165