— Байкич снова погружается в раздумье.— Или так, если хотите: неверно, что человек рождается только раз. Он рождается беспрестанно... умирает и рождается. В жизни он руководствуется известными убеждениями, стремится к определенным целям; потом эти убеждения внезапно рушатся, цели изменяются, человек продолжает ходить, есть, спать, но он мертвый, это труп, сохраняющий только видимость жизни... Вы меня понимаете? Иногда человек отчаянно защищается, чтобы, не умереть, хотя бы и такой, кажущейся смертью, потому что не видит, как бы он мог снова родиться. Что-нибудь в этом роде.
Следователь ждет, чтобы Байкич перед ним рас
крылся, а Байкич и сам себе еще не ясен. Оба блуждают в потемках. Но в то время как Байкич чувствует, что уже выходит из окружающего мрака, следователь считает, что обвиняемый, хоть и образованный человек, принадлежит к разряду послевоенной молодежи, неуравновешенной, анархической, а значит, нездоровой. Но не безответственной. Нет, Байкич отвечает за свои поступки. Однако он не думает раскаиваться. По-видимому, это больше всего и беспокоит следователя.
— А известно ли вам, что господин Миле Майсторович может потерять способность владеть левой рукой?
— Да он не работает и никогда не будет работать своими руками, ни левой, ни правой. За него работают шестьсот пар чужих рук.
Следователь хмурится. Его благорасположение к Байкичу исчезает. Цинизм ему претит. Ему внушили, что это отличительная черта людей неисправимых, закоренелых преступников.
— Готовы ли вы повторить эти слова в присутствии делопроизводителя?
— А почему же нет? Я с вами не играю в прятки. Только, прошу вас, разрешите мне еще побыть вот так, одному.
— Вы этого не заслуживаете своими ответами. Ну уж так и быть. Еще раз даю вам возможность поразмыслить обо всем как следует. Чем откровеннее вы будете со мной, тем легче вам будет на суде и тем мягче будет приговор.
Следователь говорит это, прекрасно зная, что все сказанное Байкичем он постарается использовать для более полного, неопровержимого обвинения. О самом приговоре он не думает. Его дело — составить обвинение, этого требует судопроизводство, согласно которому он должен поступать. Но такова сила формул: хотя все это ему известно, в ту минуту он верит — и совесть у него спокойна,— что он желает Байкичу добра. И возможно, где-то в глубине души он этого и желает. Следователь снова предлагает закурить. И еще раз перебирает в памяти объяснения Байкича: стрелял, вероятно, с целью помешать встрече Андрея с Миле Майсторовичем; кровь бросилась ему в голову, когда он услышал смех Майсторовича, смех этот вызвал раздражение; все последние дни он почти не спал; возможно, наконец, он стрелял, желая освободиться от чувства собственной неполноценности — чувства, которое его мучит и преследует с самого детства. Все это прекрасно, но что бы получилось, если бы каждый, испытывающий это унизительное чувство неполноценности, стал стрелять в других, дабы от него избавиться? Если бы стали стрелять все, для кого невыносим чужой смех? Все это не имеет никакого отношения к праву, юридически это нельзя обосновать.
Байкич молчит. Следователь начинает терять терпение. Неожиданно спрашивает:
— О чем вы сейчас думаете?
— О механизме общественного строя,— отвечает Байкич, помолчав немного.— О том, что получится, когда общественный механизм сойдет с рельсов, в каком направлении тогда будут действовать его силы.
— Не понимаю.
Байкич показывает на заголовки газет, именующие его преступником. Колеблется слегка, потом говорит:
— Да и вы сами... вы очень любезны со мной, но ваши усилия все время направлены лишь на то, чтобы всесторонне раскрыть мое «преступление». И в то же время вы упорно закрываете глаза на другие преступления. На преступления Миле Майсторовича и его отца, на преступления господина Деспотовича и его «Штампы», на преступления целого ряда людей.
— Что за вздор вы говорите! — Следователь сидит весь красный.— Вы нарушили законность, и вам предъявлено обвинение, тогда как эти господа... впрочем, я исполняю свои обязанности в рамках закона.
— Я и не сомневаюсь в вашей честности... Я только думаю об этих рамках.
— Но дело не в них, а в том преступлении, которое вы совершили, вследствие чего вам и предъявлено обвинение.
Следователь звонит. Он опять сидит за столом. Делопроизводитель занимает свое место. Следователь допрашивает Байкича о его связи со Станкой Дреновац.
— Что это было, просто дружба? Часто ли вы встречались? Ходили куда-нибудь вдвоем? Бывали ли у Андрея Дреноваца и его дочери?
— На эти вопросы я не желаю больше отвечать. Я уже все сказал по этому поводу.
— Подсудимый отказывается отвечать на вопросы, касающиеся его связи со Станкой Дреновац.
— Почему вы употребляете слово «связь»? Никакой «связи» не было.
— Я вам запрещаю задавать мне вопросы. Кто из нас двоих допрашивает?
Байкич затихает. Допрос продолжается. Ко всей этой комедии он начинает относиться с полнейшим безразличием. Он не понимает, что еще нужно от него следователю. Наконец, и следователь начинает чувствовать усталость. Пора кончать! Да и главные пункты, на которых будет построено обвинение, для него уже ясны. Общество, являющееся объединением людей, покоится на уважении к действующим законам. Микробы послевоенной анархии надо уничтожать, пока это еще только единичные явления, чтобы они не превратились в повальную болезнь. У этой недоучившейся молодежи нет идеалов, она материалистична, неуравновешенна, аморальна, мстительна... Да, для следователя ясно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165