..
Странный все-таки этот профессор и рассуждает как-то не по-научному. А может, она и должна быть такой, современная наука, современная математика,— сложной, гибкой? Разве мало примеров тому, как понятия, представлявшиеся вначале неколебимо точными, со временем пересматривались, уточнялись. Вот дознались люди до строения атома; казалось, все, наконец-то докопались до самого дна, до простейших частиц — протона и электрона. Но не тут-то было: протон взял да и поделился, и не просто пополам, а конца края нет этому дроблению. А теперь открыли кварки. Что это за штука такая, пока трудно сказать, но доказали, что присутствие их многое объясняет в строении атомного ядра. Вскоре выяснилось, что и кварки, в свою очередь, можно разделить, и так до бесконечности, как бесконечна и разнообразна сама природа...
— Ну так как же с переходом на основной курс?
— До нового года не могу.
— Почему?
— Деньги зарабатываю.
— Деньги? Странно... Зачем они вам, вы же пока один?
— Как сказать... У человека может быть мать или сестра, отчим, наконец...
— Простите,— спохватился Лубенцов.— Тут, конечно, вам виднее, и я не хочу вмешиваться в ваши личные дела. Но все же... Если надумаете, скажите, я вам охотно помогу.
— Спасибо.
И совсем неожиданно они протянули и крепко пожали друг другу руки.
Когда Демид вышел из университета, он снова, как и прежде, увидел Софью Павловну. Она стояла у красной колонны, освещенной косым лучом прожектора, и, по всей видимости, кого-то ждала.
— Здравствуй, Демид,— приветливо улыбнулась она.— Закончилась консультация?
— Закончилась,— удивившись ее осведомленности, но не обнаружив своего удивления, сказал Демид.— Как поживаете, Софья Павловна, у вас все хорошо? Помочь ни в чем не нужно?
— Спасибо, Демид, все славно.
— Я рад.
Глава шестнадцатая
Теперь он лежал на тахте с учебником, но почему-то не читал, а думал о Лубенцове, о Софье Павловне, о Ларисе, о том, как формулы могут превращаться в образы, и вообще, возможно ли это?
Этого не поймешь, пока не освоишь ту элементарную премудрость, которую до тебя уже постигли миллионы и миллионы студентов. И хоть тебе хочется спать, так что слипаются веки, ты будешь читать и делать выписки до половины второго, когда, наконец, можно позволить себе уснуть, и ты уснешь, как убитый, а в шесть тридцать зазвонит будильник, и ты, не позволив себе полежать и минуты, вскочишь с постели и — прямо под холодный душ (потому что иначе тебе просто не проснуться), и снова начнется день, и красивая работа в цехе, и необходимые заработки по адресам Гафии Дмитриевны, и еще случайный приработок, когда кто-нибудь попросит отремонтировать приемник, подрегулировать телевизор, и все это для того, чтобы первого ноября состоялась свадьба шляхетного Колобка... И он все выдержит, все сделает, потому что твердо решил всегда держать свое слово.
Первого марта Гафия Дмитриевна снова отдала ему заработанные деньги и сказала:
— По моим подсчетам, у тебя на книжке уже значительно больше тысячи.
— Нет, не значительно, — вздохнул Демид, — а вообще-то, вы почти попали в точку.
— Дом твой стоит?
— А куда он денется?
Лиля выглянула из своей комнаты, окинула его хмурым взглядом.
— Ты что такая сердитая? Случилось что?
— Настроение скверное. Жить красиво хочется, а ты мало работаешь.
— Вот чего не могу тебе обеспечить, того не могу. А работать больше просто не в состоянии, времени в обрез,— засмеялся Демид, он вошел вслед за Лилей в комнату, осторожно присел на краешек кресла, чувствуя, как она следит за каждым его движением: не дай бог испачкает своей спецовкой золотистую обивку, или поцарапает полировку. Протянул руку, чтобы коснуться девушки, прижать ее к себе, и неожиданно почувствовал, что совсем не хочет этого. Что за напасть?
— Ты можешь внимательно выслушать меня? — Лиля лукаво улыбнулась, прищурила глаза.— Продается шубка... ничего особенного, дубленка, но канадская. Сделай мне подарок.
— После первого ноября.
— Ну, конечно, тебе и в голову не приходило сделать мне подарок... Что ж, подождем до ноября.
— Лиля, ты же знаешь...
— Знаю, все знаю...
— Вот и хорошо,— снова потянулся к ней и снова почувствовал неискренность в этом движении. Что-то изменилось в нем...
— Видишь,— сказала Лиля,— ты переменился, ты даже любишь меня не так, как прежде. Но мне все равно. Иди!
— Лиля, что с тобой?
— А ты не знаешь? Я ревную. К этой твоей рыжей красотке ревную, что к тебе по вечерам прибегает.
— Какой красотке?
— Ларисе. Скажешь, неправда?
— Она была у меня один раз. И потом, она же ребенок, опомнись!
— Хорош ребенок! Одним словом, знай: если хочешь видеться со мной — чтобы и духа ее не было.
— Ты это напрасно. Мы же друзья детства... По-твоему, я ее должен выгнать?
— Я повторять не люблю. Узнаю, что она была у тебя,— между нами все кончено.
— Как хочешь. Ты же прекрасно знаешь о нашей давней дружбе.
Демид поднялся, внимательно посмотрел на девушку. В его синих глазах под строго сдвинутыми бровями иногда появлялось вот такое характерное выражение — недоумение и осуждение одновременно.
— Ты что же думаешь, я могу встречаться с тобой и одновременно с кем-то еще?..
— Извини.
Лиля неожиданно подумала, но не решилась произнести вслух, что он ни разу не сказал ей «люблю». Подумала без горечи, без обиды, и тут же пришла успокоительная мысль о том, что Демид привязан к ней крепкой веревочкой, которую так просто не оборвешь. Оказывается, этот паренек деньги любит, дом собственный, видите ли, захотел иметь... Смотри ты, как вкалывает!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110