— Не волнуйся,— услышал он тихий, какой-то прозрачный голос учительницы,— спустись вниз и вызови «Скорую помощь».
— Вам плохо?
— Скажешь, что у меня острые боли в сердце, пусть немедленно приезжают. Лет мне семьдесят пять, они спросят. Потом поднимись ко мне, дверь откроешь сам, чем хочешь. Я встать не могу.
— Ольга Степановна!..
— Не теряй времени... И с дверями не церемонься.
Что-то тихонько всхлипнуло в трубке и смолкло. Демид мгновение стоял, не в силах понять значения услышанных слов, потом, схватив свою сумку с инструментами, кинулся со всех ног вниз. Оттолкнув какого-то мужчину, входившего в телефонную будку, и не обращая внимания на его брань, набрал «03». «Скорая помощь» ответила сразу. Девичий голос повторил адрес, фамилию, возраст больной. «Доктор будет у вас минут через двадцать — двадцать пять».
— А раньше нельзя? — крикнул Демид.
— Не успеют,— ответила девушка и отключилась: для нее эта просьба была одной из тысяч просьб, криков о помощи, о спасении, которыми взывал и, возможно, еще будет взывать сегодня Киев.
Демид выбрал из телефонной будки, бросился в лифт (как медленно он поднимает!), подступил к дверям так, будто они должны были открыться от одного
его грозного взгляда. Коротко и тихо позвонил: пусть Ольга Степановна знает, что он уже здесь, вызвал «Скорую», сейчас откроет дверь, и все будет хорошо. Все будет хорошо. Двери поддались быстро...
Шагнул в комнату и словно споткнулся о едва заметную, специально для него, для этой встречи приготовленную улыбку Ольги Степановны.
— Очень плохо?..
— Нет, сейчас не очень. Было хуже.
— Доктор будет через двадцать минут.
— Спасибо тебе. Теперь сядь вот сюда, поближе и слушай, не перебивай. Я могу умереть каждую минуту... Оно устало, сердце, оно больше не может. И не смей плакать, слышишь?
— Слышу.
— Жизнь не дала мне своих сыновей, но было у меня их много, моих учеников. А ты самый любимый. Мы все воспитывали тебя: Павлов, Валерия Григорьевна, я, завод... и от каждого ты что-то взял. Так вот, когда тебе будет трудно, подумай, как в таком положении поступил бы каждый из нас, с кого ты хочешь брать пример.
— Ольга Степановна, вы не умрете, не бойтесь!..
— А кто тебе сказал, что я боюсь? Этот пакет возьми себе — распечатаешь, когда меня похоронят...
— Мне не придется его распечатывать.
— Когда-нибудь придется. Книги тоже, пожалуйста, возьми себе, я их очень любила, и мне будет приятно сознавать, что они у тебя. Управдому я обо всем уже сказала, мебелью пусть они распоряжаются, как хотят. И не печалься, милый мой мальчик, я тебя очень любила, и был ты моей радостью, утехой, моим сыном. Не смей плакать!
В шелесте тихого голоса послышалась твердая учительская нотка, и Демид обрадовался, услышав ее.
— Я не плачу.
Она замерла на миг, прислушиваясь, как где-то глубоко в груди бьется раненое сердце, потом сказала:
— Дай мне папиросу.
— Ольга Степановна, может, не надо...
— Дай мне папиросу.— Она сказала это твердо, ослушаться было невозможно. Демид взял со столика коробку «Казбека», дрожащими руками достал папиросу.
— Прикури, руки мои уже не слушаются,— медленно проговорила Ольга Степановна.
Демид неумело зажег папиросу, поднес к губам учительницы.
— Спасибо.
Она привычно глубоко затянулась, взглянула на Демида, на какой-то миг взгляд ее стал веселым, словно она вдруг вспомнила из своей жизни что-то свое, только ей известное, нужное и очень хорошее — она, заслуженная учительница Ольга Степановна Бровко. Потом отвернулась к стене, чтобы Демид не видел ее лица, и умерла тихо и незаметно. Демид так и не понял, в какой момент это произошло.
— Где больная? — послышался неторопливый голос, и врач, усталая женщина, уже в годах, вошла в комнату. Взглянула на Демида, взяла стетоскоп, приложила к груди Ольги Степановны, мгновение послушала и просто, как говорила уже не раз, сказала:
— Поздно.
— Мне... Мне не нужно было давать ей папиросу? — дрожащим голосом спросил Демид.
— Большого значения это уже не имело,— ответила врач.— Вы ее сын?
— Она жила одна.
— Позовите управдома, я напишу справку. Паспорт ее завтра сдадите в загс.
Потом вдруг тяжело опустилась на стул.
— Это... Ольга Степановна?
— Да...
— Она была моей учительницей. Еще до войны. Странно встречаются на свете люди... Не встречаются, а прощаются, как сейчас.
Лицо врача как-то сразу потухло, постарело, и Демиду захотелось чем-то утешить эту женщину, которая когда-то маленькой девочкой с белым бантом в тугих косах первый раз пришла с мамой в школу, в класс Ольги Степановны. Но как утешить, что сказать, он не знал.
— Вы ей родственник?
Ольга Степановна была для него самым близким, родным человеком, была радостью, воплощением справедливости, честности, она была для него всей жизнью, юноша понял это лишь теперь, после утраты, но на прямо поставленный вопрос только и смог ответить:
— Мы были соседи. Давние. Еще с Фабричной улицы.
— А я на улице Володарского жила,— сказала врач.
Помолчала, пригорюнившись, но тут же поднялась, собранная, деловитая,— ее ждала работа,— сказала:
— Нужно спешить на бульвар Ленина. Тоже вызов. Значит, и там беда.
В дверях уже стояла домоуправ Стелла Ивановна Громова, официальная, строгая. За окном играл горячий золотой солнечный свет, и слегка повернутое к стене лицо Ольги Степановны казалось живым.
«Мне здесь уже больше нечего делать»,— подумал Демид и шагнул к дверям, неся в руках пакет Ольги Степановны.
— Завтра зайди, возьмешь книги, — напомнила управдом,— такова была воля покойной, она давно предчувствовала свою кончину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110