топ-топ-топ, топ-топ-топ, а слезы еще капают, и далеко где-то скачет всадник, чуть слышно перебивает, мягко стучат копыта. Только чуть-чуть пыль вскидывается, никто его действительно не знает, незнакомый всадник протопал мимо и пропал. Вот оно что. Молодец какой, аж мурашки по спине, незнакомый всадник, надо же... На нем и остановилась Лелька. Ей это недоступно стало, таланту не хватило. Ах ты, молодец какой.
Смешно сказать: после Витенькиных уроков, даже на другой день Борис чувствовал себя как-то необычно, сам не замечал, что весь вроде светился отчего-то. Со стороны сразу видно, уже в проходной замечали знакомые, а когда входил в цех, тут уж с вопросами то один, то другой. «Ты что сияешь, сон, что ли, хороший видел? Баба приснилась. Или клад выкопал».— «Где он выкопает?» — «Да хоть бы в стенке».— «В какой стенке, он же в новом доме живет».— «Значит, баба приснилась». Посмеялись, разошлись. А сменный мастер, дружок давний, этот уже по-серьезному: «В самом деле, что случилось, Боря?» — «Слушай, ничего не случилось».— «А чего сияешь действительно?» — «Ну, сын на пианине играл».— «Когда?» — «Ну, вчера играл».— «Хо-хо-хо! Уморил. Ну и что?» — «Да ничего».
Смешно. Да и никто не поймет этого. Не поймет... Ну что же тебе, дурачку, надо? Чего тебе не хватает? На четвертый год после того, как Мамушкины получили квартиру, на Юго-Запад стали переселять и весь дом с Потешной улицы, потому что больница расширялась и понадобился новый корпус. Расширялась, между прочим, не за счет психов, а за счет алкоголиков, что-то они больно в рост пошли. Евдокия Яковлевна говорит, вроде от хорошей жизни, жить стали лучше и начали пить больше, кто не выдерживает, переходит грань, становится больным. Евдокия Яковлевна говорит, что и девать их уже стало некуда, в коридоре койки поставлены, потребовалось дополнительное помещение. На пустыре по берегу Яузы, где всегда мальчишки жгли костры и резались в карты, теперь, говорит Евдокия Яковлевна, устроились эти алкоголики, облюбовали место, сходятся с утра и пьянствуют до самого вечера. Когда они только работают? Пьют там, закусывают чем попало, приучили воробьев, бросают им размоченный в водке хлеб, а те клюют и напиваются в стельку. Орут пьяные воробьи, крылья топорщат, прыгают, дерутся, на спину опрокидываются, и эти тоже орут, ржут, забавляются, спаивают птиц, подначивают и ржут, весело им. А из психов за эти четыре года один поступил, видный человек, ученый. Жена его сопровождала, интересная женщина, молодая, все, говорит, диссертация у него не шла, никак не подвигалась, все жаловался, что мыслей нет, не идут. И вдруг, говорит, под Новый год пошли. Наконец, говорит, пошли мысли, стал писать, пишет, пишет, чуть ли не сутки подряд, даже худеть стал. Гору бумаги исписал. Что-то этой жене показалось, и она выбрала время, поглядела, а там... не приведи бог, пришлось врачей вызывать. Писал, писал, а потом начал вычислять, цифры пошли, формулы, вычислял, кто когда умрет, когда третья мировая война начнется, когда земной шар расколется на две части. А тема диссертации, жена говорит, совсем у него другая была. И вот вызвала врачей, привезли. Только один он, остальные алкоголики. Евдокия Яковлевна говорит, что эти алкоголики хуже психов намного. Им таблетки стали давать, по одной в день, чтобы у них отвращение к водке вызвать, таблетки на спирте, так они высмотрели ящик, вскрыли, ночью нажрались этих таблеток, сидят на койках, орут песни. Евдокия Яковлевна выговор схлопотала, в ее дежурство получилась эта пьянка на таблетках. Очень довольна теперь, что ушла на пенсию. Как только получила однокомнатную квартиру, так и ушла на пенсию. Теперь опять стали жить вместе, съехались
по обмену, трехкомнатную выменяли, и опять все вместе. У Витька отдельная комната, там у него наковаленка стоит на сосновом комле, инструмент валяется, и пианино стоит, без дела. В этой комнате скучно стало. Отдельная комната у Евдокии Яковлевны и еще третья комната — там Борис с Катериной. Лелька живет в другом месте.
Почти весь больничный дом переехал сюда, на Юго-Запад, расселились вокруг одного метро, потихоньку все и перевстречались в магазинах, на улицах, где-нибудь в очереди за фруктами или осенью за арбузами. Тетя Поля, глухая, через год после дяди Коли умерла, и Марья Ивановна одна переселилась, одна живет, все удобства, очень довольна, хотела взять какую-нибудь квартирантку, из студенток, но приходили все студенты. «Ну как я пущу студента,— говорит Марья Ивановна,— все же я женщина, и не сказать, чтоб старая, не могу я в одной комнате находиться с ним, попадется какой-нибудь, мало ли что, лучше уж одна буду жить». Третий раз замуж выходить не стала, да и предложений пока не было, правда. Варвара Петровна со своим внуком-волчонком тоже переехала. Внук, собственно, никакой уже не волчонок, годы быстро летят, сильно меняют человека, смолоду тем более. Парень выправился, красавец мужчина, изменился до неузнаваемости, бабка не нахвалится, порядочным человеком стал, где-то на секретной работе работает, то ли в содействии милиции, то ли еще где, никто не знает, даже сама бабка Варвара Петровна. Главное, что человеком стал. По судам Варвара Петровна ходит по-прежнему, но теперь уже не так часто, годы не те, трудно передвигаться, а слушателей полно, даже больше стало, дом большой, восьмиэтажный, у подъезда такая сходка бабок собирается, в два ряда сидят на собственных стульях, всякого человека — с работы идет, из магазина ли — обглядят с ног до головы, как рентгеном просветят. Тут есть кому рассказывать, но часто ходить по судам все-таки уже не хватает сил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91