Темнит он. Чтобы я не слыхал больше». Но проходит время, и: «Витек, ты куда?» — «По делу».— «Опять по делу?» — «Ну что пристал, надо мне».— «Иди, осел упрямый». Сдался Борис Михайлович, сдалась Катерина, отступили родители. Шут с ним, раз уж так к отцу, к матери относишься. Дельный какой стал. Однако на этот раз действительно ездил по делу: то во Дворец, то на тот завод, на какой именно, так и не сказал, что-то улаживал там, утрясал, знакомился, а перед самым отъездом — как снег на голову: никуда он ехать не может, ни к деду на Незнайку, ни в свой лагерь, а вот руководителем радиокружка, с детьми чужого завода. Руководителем. «Вот, мать, полюбуйся на руководителя». А если мы с матерью не пустим этого руководителя? Возьмем и не пустим? Куда? Зачем? Кто спросил у нас, у родителей? Как это? Ребенок уезжает руководителем, а отец с матерью знать ничего не знают? Не пустим, и все. «Да как же вы не пустите, когда все уже согласовано, и есть приказ?» — «Согласовано. Ну, раз согласовано, то поезжай, собери, мать, смену, мыло, зубную щетку. Или и этого не надо, как руководителю? Ну, а как с адресом? Или все засекречено?» — «Адреса я не знаю, напишу оттуда».— «А прово-
дить можно?» — «Провожать не надо».— «Почему?» — «Да не люблю я, будете там... сюсюкать».Уехал. «Надо, мать как-то перестраиваться. Ты видишь, что получается? Нету ребенка, кончился. Привыкать надо к другому». И приятно было, какая-то была радость у Бориса Михайловича, подспудная, и в то же время грустно: ребенок кончился, уходил во взрослые, рановато, конечно, а вот уходил уже. А слово свое Витек сдержал, сразу же написал оттуда. Здравствуйте, мама и папа, и так далее. Молодец какой. Растет, конечно, взрослеет, но молодец сыночек, здравствуйте, мама и папа, даже пригласил, это уже в следующем письме, пригласил приехать, навестить. Ездили, навещали ребенка своего, руководителя.
Пробыл Витек два срока и, когда вернулся, начал вздергивать голову, челку отбрасывать. Совсем взрослый парень.
— Ну как? — спросил отец.
— Ничего,— ответил Витек. И головой — дерг, дерг.
— Как это ничего?
Плечом пожал. Как ничего? Обыкновенно, неплохо, значит, что еще от меня хотите? В этом смысле пожал плечом. И челку кинул со лба.
— А все" же?
— Что все же?
— Ты что, не понимаешь, о чем тебя спрашивают? Я спрашиваю, как там?
— Ничего.— Головой дерг, дерг.
— Да что ты все дергаешь, как кобыла хвостом? Витенька пожал плечом, обиделся, повернулся уходить.
— Ты куда? С отцом говорить не хочешь? Остановился Витек. Молчит. Насупился.
— Ну иди.
Черт их знает, как с ними разговаривать.
— А никак,— сказала Катерина, наблюдавшая со стороны и сочувствовавшая мужу, даже как-то жалко ей стало смотреть на него.— Ничего не надо, отец, он же совсем не хочет разговаривать с нами, накатывает на него, накатит, и он немым делается, не хочет говорить. Не обращай внимания.
Стало действительно накатывать на Витька. Не отвечает, а отделывается какими-нибудь «да» — «нет», не разговаривает, а прямо страдает, так не хочется ему разговаривать с отцом-матерью. Но чуть зазвонил телефон, сразу другой Витек, если Вовка или еще кто, тут и лицо меняется, уже совсем не замкнутое, не деловое, а распустится, размякнет,
разулыбается: «Да ну тебя! Когда? Да не смеши ты». Ш-ш-ш-ш или х-хи-и-и-и — это он смеется так, просто удержу нет. Отговорил, отсмеялся, опять замкнулся, опять накатило. «Куда?» — «По делу». «Да» — «нет» и так далее.
Ничего, говорит Катерина, не обращай внимания, это пройдет, ребенок растет, нынче все такие, погляди на Вовку, то же самое.Ну и хорошо, пускай растет.
— Вот видишь,— встретила Катерина вернувшегося с работы Бориса Михайловича.— Видишь?
Она показывала приглашение Дворца пионеров. Витек принес. Премии будут выдавать. Витеньке тоже.
— За что премии?
— За магнитофон. Витенька выставил свой магнитофон и вышел на премию. А как разговаривал, все мама, мама, то, се, как хвалили его, вот и фотокарточку принес, посмотри.
Верно. Стоит Витек в белой рубашечке, руку на магнитофон положил, а голову, конечно, чуть-чуть вскинул, видно, что зазнается немного, но ничего, все-таки физиономия приятная, радостная, счастливая.
— Я говорю: «Ты позвони Лельке, она тоже придет». Позвонил: Лелька, приходи, мол, да тут, говорит, одно мероприятие, а что — не говорит, приходи, мол, только не опаздывай, к двенадцати завтра. «Да что ты,— говорит, а сам смеется,— завтра же воскресенье».
И Лелька придет. Живет она отдельно. Уже скоро год, как дали ей однокомнатную, как барыня, одна живет, обставилась хорошо, а замуж почему-то не идет. «Ты что же, замуж не думаешь?» — «Не спешу, мама, куда спешить. Он меня любит, а больше мне ничего не надо».— «Доченька, у него же семья. Как так можно?» — «Ты, мама, не современная, у тебя старомодные понятия».— «Ох, современная, гляди, ребеночки-то по-старомодному получаются, гляди, как получится».— «Ты, мама, за меня не волнуйся». Правда, человека своего хвалит Лелька, квартирку отхлопотал ей, заботится, любит ее, а там, кто их знает, может, и правда обойдется все. Так-то Лелька — куда уж лучше, если бы все такие были. Только вот семейный он, а что по годам старше, так и Боря у меня тоже старше, молоденькие, они дурачки никудышные. Может, и обойдется.
Евдокия Яковлевна тоже смотрела фотографию, тоже ахала, радовалась, а когда Витек пришел из школы, спросила у него, где это он стоит. «Да там...» — отмахнулся Витек. Все-таки от бабушки он отошел уже окончательно, она переживала про себя, но что она могла сделать? Она все больше и больше становилась одинокой в своем доме.
Лелька нарядилась, как месяц ясный, свет от нее во все стороны, челочка, кофточка беленькая с голубыми окантовками по кармашкам, по воротничку, юбчонка мини, конечно, хотя и в райкоме работает, румяненькая, пышненькая, вот уж действительно купеческая дочка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91