Катерина то и дело толкала в бок Бориса Михайловича: а этот, мол, гляди ж ты, от горшка три вершка, а что учинил, а робот, робот, страшилище, а с ними, гляди, девчушка, ах ты пичужка, молодчина какая, тоже изобретатель. Борис Михайлович только вздыхал да украдкой вытирал глаза, вот слаб стал на слезы, стареть начал, раньше, бывало, черта с два выдавишь у него слезу, а теперь просто деться некуда. Витька выкликнули. Встал он, перелез через коленки отца, между ним сидел и матерью, перелез через коленки, а Лелька еще достала его, руку пожала, и пошел Витек, тоже освещенный лучезарным светом сотен глаз, тоже к сиянию своей ранней славы. Поднялся по лестничке на сцену, и вот опять немножечко заносчиво голова приподнята, вот он подошел каким-
то особым, вроде и не детским, шагом к этой председательше, и она сперва объявила, что вот, Мамушкин, мол, Витя, Виктор, за изготовление оригинальной конструкции магнитофона ММ-2-14, что расшифровывается так: магнитофон Мамушкина, рассчитан на две скорости, автору четырнадцать лет, ММ-2-14,— награждается дипломом первой степени, грамотой горкома комсомола и ценным подарком, а именно заварным мельхиоровым чайником с расписной чашкой и таким же блюдечком. Все это по очереди вручала председательша в цветастом платье и после каждого предмета жала Витьку руку, которую он протягивал ей под страшный гром и рукоплескания зала. От рукоплескания, почти непрерывного, шумело в ушах, а сцена расплывалась в какое-то яркое, многоцветное пятно. Борис Михайлович даже как-то и не заметил, что Витек уже сошел со сцены и там вызывали уже другого, все у него расплывалось. Мать приняла на руки подарки, которые неловко едва донес Витек до места, а Лелька все время ерзала и подскакивала, схватила Витька за голову и звонко, на весь зал, расцеловала.
Немного отсиделся, собрал себя в руки, все же отец был, мужчина, Борис Михайлович сказал:
— Спасибо, сынок, порадовал нас.
Дома, конечно, был учинен праздник. Шампанского купили.
— А ребенку можно? — спросила Катерина. Уж очень ей было хорошо.
— Можно,— сказал отец и сам разлил шампанское. Мамушкины были в полном составе, и бабушка Евдокия
Яковлевна тоже сидела за столом.
— За тебя, Витек! С матерью чокнись, с Лелькой, ну, у бабушки водичка, все равно чокнись.
Выпили! Прозвенели синие фужеры, из синих пили, дружно осушили их и радостно перешли к закускам. Витек выпил скромненько, с видом заправского алкоголика, которому эту безделицу, шампанское, и пить-то не особенно приятно, но, подчиняясь, он скромненько выцедил и скромненько поставил синий фужер. Закусить было чем в этом доме. «Пока мать у вас есть,— говорила Катерина,— не помрете с голоду». Это верно. Из ее буфета тут были все сладкие продукты и комсо-ставская, как называл ее Борис Михайлович, рыба, и красная икорка, а также и черная, пряная селедочка в красивых баночках, балычок, семужка с лимончиком и горячей картошкой. Картошка бабушкина. А у самой стенки, в котврую упирался стол, у стенки стояли диплом, грамота, мельхиоро-
вый чайник и разукрашенная цветами чашка с блюдечком, то есть вся Витенькина награда. Когда все выпили, они сказал, начал было говорить:
— Вот шампанское, между прочим...
— Папа,— перебила Лелька,— нет, вы посмотрите, какая прелесть! — Она взяла и на ладони подняла над столом блюдечко с чашкой.— Какие чистые краски и какая удобная и красивая чашка.
Витек с достоинством помалкивал, деловито закусывал, но тут ответил Лельке:
— Я тебе дарю, если нравится.
— Серьезно?! — Лелькины глаза вспыхнули, все лицо ее вспыхнуло от восторга. Она поставила чашку, облапила Витька и смачно поцеловала его в обе щеки. Витек вывернулся, уронил вилку.
— Что ты меня все целуешь?
— Она же сестренка твоя и любит тебя, дурачок,— сказала мать.— Раз он дарит тебе, то возьми, Леля, а у нас чайничек будет.
Борис Михайлович позволил себе выпить белого и находился в расслабленно-благодушном настроении.
— Между прочим,— сказал он,— шампанское... Нет, чайничек мельхиоровый, чашечка эта, блюдечко. Эх, чашечки-блюдечки. Ты знаешь, мать, я не люблю никакого критиканства, потому что трамваи ходят, буфеты-магазины работают, но чайнички мельхиоровые, заварные...
— Ты, отец, заплетаться стал. Леленька, убери от него графинчик, хватит.
— Погоди, дочь, я не заплетаюсь, я еще одну выпью за Витька, такие люди нужны рабочему классу.— Налил себе, остатки шампанского разлил по фужерам.— Расти, Витек, на радость нам и рабочему классу, хозяину нашего государства.
Выпили.
— Между прочим, шампанское,— выпив, сказал Борис Михайлович,— вы где-нибудь слыхали или хотя бы читали, чтобы рабочий класс пил шампанское? Я говорю про старое время. При царском дворе да во дворцах графьев, да офицерье, ну, кто там еще? — никого, а вот мы теперь, не графья, не офицеры, не императоры, а пьем все подряд, мускат тебе не мускат, каберне не каберне, а зайди хоть в наш сельмаг, на Незнайке, сплошь все пьяные, что услышишь? А вот что, ввалются Иваны: «Ну что там у тебя, теть Дусь?»— «Акромя ермуту ничего нету».— «Ну, давай ермуту три бу-
тылки». Это они королевский вермут ермутом кличут, попривыкли. Не люблю я этих критиканов. А тут чайничек заварной, мельхиоровый, чашки-блюдечки. Кому? Изобретателю, рабочему классу. Ребятишки в металле работают, конструктора завтрашние, изобретатели, инженера, а им блюдечко, чайничек заварной. Бабы, ему молоток нужен, на молотке напиши или выжги: такому и этакому, за то-то и за то-то, от рабочего класса. Не туда вас повели. Дворцов понаделали, а повернули их не туда. Не к блюдечкам надо, а к молоткам повернуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91