Но когда автобус скрылся за выпуклостью шоссе, а Витек повернулся в сторону проселочной дороги, в сторону деревни, чтобы идти назад, вдруг показалось бессмысленным и невыносимым идти через этот взгорок, возвращаться к дедушке и бабушке, в сиротливую эту деревню, зажатую зимними лесами, засыпанную снегом, отгороженную от всего мира. Небо стояло низкое, набрякшее мертвыми тучами, в отеках и красноватых ссадинах. Он даже не поверил в такую быструю перемену в настроении, но это было так. Он ускорил шаги, разогрелся на ходу, отвлекся немного ходьбой, а войдя в дом и не ответив на бабушкины вопросы, проводил ли он отца с матерью, сказал:
— Бабушка, я тоже поеду.
— Когда поедешь?
— Сейчас.
— Что это надумал, внук? — спросил дед.— Не мать ли приказала?
— Да нет, дедушка, я просто вспомнил, что мне срочно надо по делу. Забыл, а по дороге вспомнил.
— Вспомнил — поезжай. Ружье, Витек, я подарил тебе, так что твое оно, хочешь — забирай, хочешь — оставляй тут. Хотя что же, брать нельзя, ты не имеешь права на ружье, только членам общества можно. Пускай висит.
— А ты, дедушка, член общества?
— Выбыл, перестал платить.
— Значит, и ты не имеешь права?
— Не имею. Теперь уже не имею.
— Ну, ладно, я пошел, до свидания, дедушка, до свидания, бабушка.
Витек бросил в рюкзак книжки свои, попрощался за руки с дедом и бабой Олей и вышел, почти выскочил из дома, спрыгнул со ступеньки порога, хлопнул калиточкой, без оглядки сразу перешел на рысь, как застоявшийся молодой иноходец.
Конечно же, он помнил. Все эти дни. То и дело вспоминал. Но когда вспоминалась Марианна, обязательно тут же рядом вставала Эмилия. Эмилия постепенно изменялась при воспоминании. Сейчас Витенька опять думал о них, перебирал их в подробностях, и сегодня Эмилия уже не казалась ему омерзительной. Он знал, что она гадость, но это он знал, тогда так чувствовал, тем утром, а теперь, хотя и знал, но не чувствовал так, чувствовал, что ему хочется к ней, просто очень хочется. С Марианной ему хотелось точно так же, как с этой Эмилией, но с Марианной вот что. Если она сама подойдет и скажет, тогда он постарается забыть этого Вадима и вообще все плохое. Он думал о них и не заметил, как добежал, как подошел автобус. Он и в автобусе думал о них. Тут поспокойней было, отвлекали пассажиры, движение, думалось медленнее, спокойнее. Между прочим, вдруг вспомнил: зачем же он бежал, собственно, из Москвы? Почему так рвался в деревню? Почему? Только тут явилась в его памяти женщина, похожая на бабу Олю. Как же он совершенно забыл о ней? И когда вспомнил эту женщину, убиравшуюся в квартире Эмилии и называвшую Эмилию Емилкой, тогда вспомнил и то, зачем бежал в деревню. Ведь он бежал в деревню, чтобы там, в лесу где-нибудь, в глухом месте, хорошо, если бы ружье у деда нашлось бы, чтобы один на один в полном одиночестве решить: надо ли продолжать эту грязную волынку или как Вовка... Вот зачем. Нет, значит, он другой, значит, он должен жить, он хочет к Эмилии и поедет к ней, может быть, даже сегодня. И вообще это «быть или не быть» надо выбросить
из головы раз и навсегда, он другой породы, не Вовкиной. Думать надо о другом. Думать надо о смысле, о назначении Не искать, есть смысл или нет смысла, а искать, в чем он. Когда он сошел на своей остановке, все в нем как-то успело определиться, и он с удовольствием чувствовал вокруг себя каменные громады домов, каменные проезды, каменные арки, с удовольствием шел в окружении строгих каменных линий, обрадовался городской луне, выползшей из тучи за каменным углом, а когда поднялся от проспекта на свою широкую, но коротенькую улицу, похожую на сквер, перед ним открылось оконтуренное мягкими огнями небесное сооружение университета. Все-таки нет, все-таки он городской человек. Человек большого города. Тут его родина, тут все, в том числе и смысл и назначение. Тут надо искать.
— Здравствуйте, я ваша тетя,— растянула с радостной улыбкой Катерина, открывшая дверь на Витенькин звонок.— Нагостился? Не поссорился?
— Нет, мама, домой захотелось. Мне никто не звонил?
— Звонят какие-то.— Голосом мать намекала на что-то, но сказать об этом не нашлась как. Повела кормить его. Отец тоже вышел на кухню, присел с сигаретой. Не морщился Витек, не отмалчивался, разговаривал нормально, только спешил отчего-то, ел быстро, запивал быстро молоком, руки быстро ходили, спешил куда-то.
— Куда спешишь? — спросила Катерина.
— Никуда не спешу, просто проголодался.
Борис Михайлович молча наблюдал за сыном, как он ел, разговаривал с матерью. Вроде налаживалось что-то. Было похоже, как будто бы Витек их возвращался к ним откуда-то, из какого-то долгого отсутствия.
Витек на самом деле торопился. Точно еще не знал куда, но торопился. Не знал, потому что не мог решить, кому звонить первой, Марианне или Эмилии. Зимний вечер был давно уже темен, как ночь, но времени было еще немного.
— Звонила Марианна и еще какая-то,— сказала Катерина, и Витенька пошел звонить Марианне, но позвонил Эмилии.
— А-а,— протянул ангельский голосок в трубке и тут же заговорил Феликс.
— Наконец-то,— сказал Феликс.— Мы о тебе целый час говорили, звонили, но теперь, к сожалению, хотя, какого черта, ты приезжай немедленно, Эмилию провожаем, завтра она улетает. Проводим, и все, давай.
Выпросив рублевку, Витек стал одеваться. Куда и зачем, как всегда, осталось без ответа, хотя сегодня Витек отступился немного и на повторный вопрос все же ответил:
— Ну, по делу нужно, провожаем товарища, за границу улетает.
— Ты хоть не выпивай там, сынок,— попросила Катерина.
— Постараюсь.
Через час Витек был на месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91