..
То ли сплю, то ли не сплю. Случается, засну в два счета, и плевать, что вокруг меня разговаривают. Иной раз и добудиться меня невозможно. А бывает, сплю чутко. И слушать не хочу, а над головой вдруг раздается:
— Этот парнишка опять тут дрыхнет? Он, конечно, помогал нам на вокзале, но пора бы его завтра выдворить. Никто ведь путем его и не знает.
Еще немножко делаю вид, что сплю, а может, и правда стараюсь уснуть, но сон меня не берет, и потому сажусь, хотя, может, и не сразу.
В караулке — не считая меня — двое. Оба видят, что я сел. Может, еще что-то, может, хотя бы один из них мне еще что-то скажет.
Молчат. Самому, значит, надо голос подать. Пробую начать переговоры.
— Что-то я никак не усну. И я вроде слышал, что вы говорили. И вот думаю, почему бы мне в Прешпорке не остаться? Что, если бы вы за меня словечко замолвили? Не могли бы вы пану Мартиненго сказать что-нибудь?
— Ты что, еще от сна не очнулся?
— Нет, очнулся. Но я не знаю, куда идти. Я и Прешпорка толком не знаю, некому за меня слово замолвить. Только здесь я уже немного обвыкся. Ведь если в Прешпорке я кого и знаю чуть-чуть, так это только пожарных... Не можете вы пана Мартиненго попросить за меня?
— Да чего ты все со своим Мартиненго? Ведь он же умер давно.
— Пан Мартиненго умер? Вы же давеча его вспоминали.
— Вспоминать можно. Ведь он был капитан и командир всех пожарных. Но это было давно. Теперь главный Седлейн.
— Седлейн? Теперь пан Седлейн? Это тот, что командовал на вокзале?
— Он самый. Ты же видел его. По-твоему выходит, что каждый пожарный командир должен зваться Мартиненго? Если и станешь пожарником, все равно этим делом не прокормишься. Да если б и удавалось в Прешпорке кое-что заработать, сколько, по-твоему, требуется пожарных, кто им платить станет? Да еще таким, что хотят не только тушить, но и кормиться с этого дела? К Седлейну и ходить тебе незачем. Согласен только тушить, бегай себе, куда вздумается, огонь повсюду найдешь, не в одном Прешпорке. Знаешь, приятель, ты завтра же и отчаливай!
Хожу, брожу по Прешпорку, куда деваться — ума не приложу. Парнишка! Ум еще короток! Дали ему прешпоркские пожарные каску, а он и вообразил, что в Прешпорке одни пожарные. Было бы так, каждый обзавелся бы насосом, даже гасить было бы нечего, а захоти они этот насос в дело пустить, пришлось бы друг друга обливать, цельный год было бы у них «обливанье» .
Конечно, если уроженец Турца впервые спустится на юг, дойдет до самой Братиславы и увидит там и сям на улице виноград и еще нечто мутное, что люди пьют, ему не обязательно знать, что на Дольняках 2, а стало быть, и на Братиславской земле, в сентябре виноградная страда. А это мутное питье, которого в Турце иной, даже отчаянный пропойца и выпивоха, глядишь, с непривычки и опасался бы, и есть тот самый «бурчак» — бродящее сусло. Ясное дело, его пьют не везде, даже не во всех винодельных краях, но если вы уже раз отведали его, то, конечно, хмыкнув, хлебнете еще разок, а кое-кто при этом, может, и головой покачает, оглядывая липкий стакан: хм, до чего эта штука грязная и липучая, хм, но попробовать не мешает.
И вдруг, представьте себе, вся Братислава кишит винными мушками! Где они до сих пор обретались? Неужто этот пожар сбил их с панталыку?! Кто-то, неведомо почему, сует вам в руки стакан! В сентябре, как-никак, идет дегустация! В Братиславе, хотял.ым кой-чего и напортил — разогнал мушек и отбил аппетит,— в Прешпорке, или же Пожони в сентябре отовсюду разит мустом, «бурчаком», стаканчики мелькают быстрей, чем когда- либо, некоторые просто подскакивают, и на каждом, даже на том, из которого пьете, сидит не меньше семи мушек, а на ином только три. Ну и ладно! Мушка тоже хороша! Ей-богу, вкусная! Ну а ежели вы ее хвалите, она сядет вам и на губы, конечно, мушка-то винная!
Пошли в другое место дегустировать!
В Рачишдорфе и в Вайнорах, в Святом Юре и в Гри- наве, в Пезинке и Модре, по всему краю мушек — тучи несметные, тарахтят телеги, грохочут двуколки, а люди знай бегают, носятся, один катит кадку, другой кадушку и давило, чтоб успеть еще раз обернуться по-быстрому, другому и двух давил мало, да чтоб большие, больше, чем кадушка, больше, чем две кадушки или даже две кадки, ведь они у него уже на телеге и обе полнехоньки, куда их теперь вывалить? А то первое, что уже бродило-бурчало и что мы уже отведали, как оно? Бурчит все? Стерва, до чего еще вкусное!
И дети носятся. Прокатиться-то хочется. Грохочет телега, а ты и не видишь, что из кади или кадушки вдруг высовывается голова. Еще только едут собирать виноград. Или уже и они управились? Ежели у тебя двуколка, можешь бегать, ловчей поворачиваться. А нет у тебя ни телеги, ни тележки, ни даже тачки, взвалишь на спину путну и так развертишься — что с того, что у тебя всего лишь клочок земли на задах и, может, где-то в дальних Себреках или за Себреками три-четыре виноградных куста, но уж если ты вертишься, то даже в Себреках очутишься раньше, чем тот, кто бежал с путной в ближнюю Флокну. И еще, и еще раз идешь, хе-хе, а кто ж у тебя из путны выглядывает? Мальчонка? Негритенок, что ли? Эй, негритенок, никак, ты в Себреки собрался?
Повсюду крик, пение, гомон. На пригорках и на дорогах. На дорогах все время что-то скрипит, погонщики чмокают лошадям, а так как они уже с утра поминутно прикладываются, чаще не закусывая, то, бывает, кто-нибудь и рыгнет и даже оглянуться не подумает. А вот издай другой возница, да и не возница, подобный звук, это вряд ли бы пришлось по нраву тому, кто уже отрыгнул и теперь лихо понукает лошадку.
А впрочем, лошадь у тебя для чего?! Можно ведь и на лошадь свалить. Поди разберись, что у кого вылетело и каков был звук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39