И вот они уже в окопах, разумеется, вместе с офицерами, но хотя без связи нет командования, все их связисты жмутся на своих неведомых позициях, ежели уже загодя на соломенном острове успели соорудить их.
Я и не заметил, как в подвал пришел и, верно, с минуту слушал меня солдат, с которым мы вместе получали когда- то портянки и который первым из всех сподобился особой похвалы за крик и, конечно, невероятно гордился этим,— он тоже должен был растопить где-то печку и был рад-радехонек, что сможет оторвать еще одну перекладину; на радостях он и открыл мне секрет, что научился кричать много раньше, еще когда работал в имении и погонял глухого коня, уже тогда, дескать, никто не мог его перекричать, хотя конюхов там было — как собак нерезаных, а в конюшне свыше двадцати лошадей; когда он кричал на своего коня и вытягивал его при этом еще кнутом или кнутовищем по хребтине да по башке, чтобы крик этот лучше врезался в уши, сразу вставали во фрунт не только лошади, но и все прочие конюхи. А вот в армии, посетовал он, черта с два разбираются, где кому место — я, к примеру, мечтал о флоте, а он, в свой черед, в лошадях толк знает, а теперь что он, что я не при деле, хотя он и тут не пропадет, благо, сумел в первые же дни придать своему ору особое качество. Стоило ему вслушаться, как повсюду орут, и самому попробовать заорать: «Чертпобери,химельхерготаллилуйя!» — он сразу смекнул, что, когда он кричал по конюшням, в горле ему чего-то недоставало; в казарме же он открыл этот секрет и вот меня тоже хотел этому обучить. Сперва ему казалось, что каждое слово я немного растягиваю, но даже если я и покороче кричал, он все равно качал головой: и это, дескать, не то. Сперва надо мощно гаркнуть, а потом, если речь идет, предположим, о двуслоговом слове (он, конечно, понятия не имел, что такое слог), надо на втором слоге команды чуть задержаться, она должна загрохотать в глотке, но при этом зазвучать так, будто ты одновременно и голосом и кулаком ударил коня по морде, концом слова, и, главное, кулаком надобно придавить, тряхнуть морду так, чтобы конь знал, что глотка и вторая рука могут выдать ему еще один, куда более внушительный приказ. Он потом еще не раз старался преподать мне урок, ему все казалось, что я не дотягиваю, но когда мало-помалу я вышколил, натренировал голос, он стал вдруг, наверно, из зависти, меня избегать, особенно, когда уже в Вене я заработал первую бляшку, да и первую звездочку, он полагал, что это его заслуга и что эта звездочка, конечно, принадлежит ему.
В Вене я могу выйти и на прогулку, но куда идти? Кого проведать? Захожу на почту, но мне сдается, что работы там невпроворот — не до меня им. И на улице, хотя и встречаю подчас знакомого, какого-нибудь подметальщика или мусорщика, и останавливаюсь рядом, говорить нам уже не о чем, а мотаться по городу с другими солдатиками и только поджидать, когда заиграют вечернюю зорю, это тоже не по мне. Волей-неволей вспоминаю и этого седоволосого деда, который когда-то—поскольку и он знавал пана Бартока — пристроил меня на почту. Нахожу за ворота, в которые он, помню, входил, заглядываю во двор, но тут пропасть дверей, окон, деревянных галерей, поди знай, откуда он может выглянуть, или — наберись я смелости — в какую дверь могу постучаться. Оказываюсь лицом к лицу с какой-то дамочкой, по-видимому, не очень богатой.
— Скажите, пожалуйста, вы не знаете, где тут живет такой седой пан. Он часто захаживал в этот дом, только не знаю, жил ли сам здесь или приходил к кому в гости.
И я в подробностях описываю его, но она такого человека, хоть убей, не припоминает.
Из обшарпанной двери на первом этаже выходит на помощь ей девушка. Оглядывает окна, галереи, качает головой.
— Такой здесь не проживал.
Девушка мне, однако, понравилась. Не назойливо — я же пришел сюда ради этого старика, но почему-то он сразу перестал меня занимать — я ее оглядел. Право слово, она мне понравилась, вполне подходящая блондинка! Ей-богу, это была Лили Марлен. Хотя, может статься, ее и по-другому звали, но я ее так, правда, уже задним числом, окрестил. Во дворе мне больше делать было нечего, дед-то мой там не проживал, я вежливо поблагодарил и пошел к воротам. Однако сказал себе: в этот двор я как- нибудь еще заверну, надо будет еще разок сюда заскочить!
Заскочил как-то, но на блондинку наскочить так и не посчастливилось.
Правда, не очень-то я и огорчился. Не в последний же раз на прогулке.
В казарме все ходуном ходит. Переселился я в унтерскую комнату и, похоже, стоит мне захотеть, могу еще шибче орать. Я и ведать не ведал, черт, что у меня такой дар божий! День ото дня делаю все большие успехи.
Конечно, кумекаю я и в других вещах. Офицеры на меня не нарадуются, чем дальше, тем больше.
Только иной раз, хе-хе, бывает, и смошенничаю. Но за руку меня никто еще не поймал. Правда, кое-кто из солдат и мог бы меня выдать, но я никогда никого не околпачиваю, никого никогда не заставляю вместо меня спину ломать и, хоть на улице или в казарме деру глотку, нет-нет и помогу кому, присоветую, как быстро можно разобрать винтовку, очистить ее, смазать и снова собрать, а иных учу произносить непонятное для них поначалу, да и позже непроизносимое, попросту убийственное слово:
Но некоторые все равно никак не могут обвыкнуться, вечно их кто-то шпыняет, им недосуг ни оглядеться, ни поесть, вещи их всегда в беспорядке, их кто-то вечно раскидывает, потому что у них нет ни времени, ни уменья сложить все путем, они знай клюют носом... Время от времени и мне приходится кричать, подстегивать их, но иной раз, словно позабывшись, я и подмигну кому или трюк какой покажу, а то намекну, где можно найти пусть маленький, но для пехотинца надобный кожаный ремешок или какую-нибудь, на вид совсем обыкновенную, но для солдата полезную и подчас даже необходимую пряжку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39