Не только на балканском, восточном, итальянском и еще невесть каком фронте, а даже в разных полках, батальонах. Но в каких бы полках они не служили — в тренчанском, братиславском или гонведском, муштровали-то их и учили ходить по струнке в прешпоркской, тренчанской, нитранской, кошицкой или еще какой казарме, где на пеших стрелков из Словакии иначе, совсем иначе орали. Словацкие пехотинцы были повсюду, на всех фронтах, однако мне часто думалось: ежели и погибать, то уж лучше...
Сколько я перевидел казарм, сколько прошлепал дорог, сколько истоптал кукурузы, хлеба, вымесил грязи! Кто видел меня под Тарнополем или в Галиции? Кто из близких, кто из знакомых? Кому рассказать, как я ползал в Альпах? Кому рассказать, до чего холодны альпийские реки, ручьи, ручейки? Кто знает обо мне теперь? В бога вашего дивизионного, кто знает, где я?! Если я случайно и сдохну, кто, когда и где найдет меня?
Я невообразимо устал, и меня поедом едят вши.
Полнейшая кутерьма! И в этой кутерьме мы долго- долго ждем, и кажется, что, пожалуй, нет нигде ни черты, ни полосы отчуждения, но противник так близко, что, наверно, мы ходим в одно и то же отхожее место. Сперва зыркнет враг, там ли я, или я гляну, не облегчается ли враг ненароком, и если нас никто не понукает, если ничего не происходит и не сваливается какой-нибудь приказ с той или другой стороны, то есть действительно ничего не происходит, так с какой же стати нам друг другу мешать? Сбегаю-ка л^чше еще куда-нибудь!
Нахожу нужник в"* другом месте, но, оглядевшись, вижу, что возле меня присел гонвед. Ну и ну, как нас только не перемешивают! Уж коли ты из венского, может, даже отборного полка, то враз рядом с тобой и другая элита: какаешь бок о бок с гонведом. Бог знает кого тут только не встретишь и как все здесь перемешано!
А гонвед вдруг как заржет и хлоп меня по плечу: — Хе-хе, кайзер, черт побери, где твой батальон? Все еще какаете? Ты, случаем, не из Фолкушовой?
— Нет, не из Фолкушовой. Но и. неподалеку от нее.
— Скажи еще, что тебя зовут Дюрис?
— Ну, Дюрис.
— Так, стало быть, мы соседи. Если угодно, я Багел, но служу у гонведов. Вот хреновина, мы уже всю фасоль слопали и все лафеты у нас полетели к чертовой бабушке. Шли за нами бронированные части, хе-хе-хе, ребятам уж не с чего было с... Если ты из Турца, кайзер, не знаешь ли, где тут легионы? 1
— Отчего ж не знать? Только толку-то? А хочешь, и перекинуться можешь.
— К итальяшкам? Хе-хе-хе! Думаешь, тебе сразу предложат крышу или поленту? 2 Держи карман! Я маленько красный! Хе-хе, никого не вижу поблизости — ни гонведов, ни этих ребят из бронированных. Придется догонять их, пойду собирать лафеты. Дюрис, я красный! До скорого в Турце!
Не волнуйтесь, и мой черед придет! Вот оно и пожаловало! Со всех сторон прут на нас итальянцы и черт знает, кто еще с ними и за ними. Командир орет, его ор и меня достает:
— Остановить! Любой ценой — задержать!
Свинья, чего же тогда сам деру даешь?!
Но я уже ношусь среди ребят и выкрикиваю то же самое:
— Остановить! Братцы, любой ценой мы должны остановить противника! Приготовиться к «марша л каше»!
У пулемета, бог мой, опять этот несчастный Метснер! Дрожит весь, изо рта слюни текут. Ору и на него. До нынешнего дня я его жалел, хотя и гонял до седьмого пота. Мать честная, от этого парня все равно толку не будет! Отталкиваю его от пулемета.
— Метснер, беги! Беги! Я попробую их удержать!
Но передо мной и, пожалуй, даже вокруг меня солдат
чужих — рой несметный. Оглянуться времени нет, но, похоже, из наших и поблизости уже никого. Черт знает,
Легионы — здесь имеются в виду чехословацкие части, формировавшиеся на территории стран Антанты из чехов и словаков, пленных солдат австро-венгерской армии, для выступления на стороне Антанты.
Полента — кукурузная каша.
то ли поразбежались, то ли прихлопнуло их, а я и впрямь не поспеваю, никак не могу рой пулеметом поймать, черт знает, или заело пулемет, или все уже израсходовал... шарю вокруг себя, а потом враз вскакиваю, авось еще успею драпануть...
Не успел. Опамятовался я в лазарете.
Гм. Опамятовался! Если бы я мог сам на себя посмотреть, навряд бы узнал. Сперва думал, что и не оклемаюсь вовсе. И на том успокаивался. Но брат милосердия постепенно сдирал с меня повязки и все нахваливал: дескать, раны хорошо подживают, и я, считай, выздоравливаю. Я уже и сесть мог, да что толку? Нога у меня только одна, а из другой брат милосердия едва ли не каждый день деревянным шпахтелем гной выскабливает, выковыривает. Я при этом всегда на крик кричу, а потом отупеваю. Может, и вправду хотя бы одна нога идет на поправку.
Тем временем я узнал, что война кончилась. И меня перевезли в другой лазарет, якобы лучший, дали мне там костыли и стали учить ходить. Сперва не получалось, но меня заставляли:
— Учись! Ты тут не один. Другим еще горше пришлось!
Стало быть, война кончилась. Какие солдаты и конца не дождались — разбежались прежде, чем их распустили. А мне-то как?! И куда? Кое о чем я узнал только поздней. Боже мой, когда-то сам был почтарем, а вот почта о многих вещах слишком поздно меня известила.
О Крагуеве я тоже узнал гораздо поздней. Узнал, что там были ребята семьдесят первого тренчанского полка, дротари, плотогоны, мол, солдаты с восточного фронта, кто знает, может, и они стояли в Карпатах, под Тарнополем, на равнинах Галиции, попали в плен к русским, а когда из плена — еще бы, революция! — когда из плена их выпустили, и они решили, что наконец едут домой, тут вдруг снова Крагуево, Крагуевац, прах его побери!
Дьявольщина! Прикончат людей, а они, скорей всего,
и не знают, в каких местах были, не знают, почему погибли и за что.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39