Отлучишься ненадолго из Мариатала, и ты сразу в Ламаче или в Вайнорах, а пойдешь другим путем, лесом, наткнешься на Полгору, напьешься воды и в два счета ты в Юре. Звон Юрского колокола порадует и солдата. Вызванивает он старую побасенку: «Свинья меня вырыла, а пани нашла!» В ближнем, вечно мглистом, низинном Шуре, над которым и в жаркое лето колышется или волнится марево, в дупле размокшего от воды двухтысячелетнего дерева нашли латы и кости неизвестного солдата. Должно быть, он затаился там. Человек, особенно молодой и неопытный, глядит на все глазами своего поколения, пожалуй, он способен вобрать в себя опыт нескольких поколений, но когда речь идет о солдате — столетие обычно не играет роли; дурак предпочитает притопывать на одном месте и главным, самым главным ему кажется лишь то место, где он стоит или где он должен топать, но настоящий солдат знает о каждом умном и неумном, известном и неизвестном солдате.
Римлянин выстроит мост, а потом уж и дурак осмыслит, куда вела или как должна была выглядеть римская дорога. Но как плачут копья, как верещит корнет, как щит сшибается со щитом, не знают подчас даже знаменосцы, корнет не знает о корнете, а копыто ничего.
С именем Ангелики Бакичовой связана легенда об основании костела девы Марии в Шаштине, ставшего местом паломничества католиков.
ведает о копыте. И еще меньше известно о том, как ломаются и как звенят многажды поверженные, но все еще, пожалуй, возвышенные, хотя и рушащиеся троны и скипетры, как визжат дудки, а у труб остервенело трещат разъяренные, рычащие горла, как страшно всхрапывают кони, как свистят и скрипят рассеченные, разорванные, раскроенные, разметанные цепи; сабля, рассекая яблоньку, прищепливает привой, вспарывая живот, находит в нем яблоко или, ребра хрустят, глотки хрипят, как скрипучие поломанные свирели, трясущиеся, но разъяренные зады гонят впереди себя наточенные, посеребренные, начищенные до блеска ножи, штыки, жала и иглы, брюхо о брюхо, штык на штык, жало и копыто в глаз, уже и дерево звенит, уже и сталь мягчеет, с гудом рвутся бурчащие кишки, исторгая вдруг глубокие печальные тоны,— контра, которым недостает низов, им не на что опереться, не с чем связаться, поют вены, ими опрыскивают деревья и деревца, на лугах ломко мычат издыхающие, извечно глупые буйволы и стада, «румянится травушка, зелена трава для коровушки красна», из глаза римского коня, который у села Лаугарицио без устали роет землю копытом, будто ищет оброненный кем-то дукат на лугах — «кто дукат мне разменяет, милки дома не бывает»,— из глаза римского коня стекает гной, а другим копытом и оскаленной ржаньем мордой он как бы наперед указывает, где поставить для Матуша Чака Тренчанский замок или крепость Стречно, «загляну в корчму я, спрошу про Цинку Панну 3, там цыгане игра- а-ают, дукат мне разменяют, дукат разменя-я-яют, денег не считают»,— может, еще хотя бы раз повстречаю пана Бартока,— «дукат брошу на цимбалы, играют цыгане, ца-ра-ра, ца-ра-ра, мы копали и пахали до росистого утра»...
Все равно, затаишься ли ты или даже во время войны.
В 179 г. на юге Западной Словакии произошла одна из самых кровавых битв маркоманской войны в годы правления императора Марка Аврелия. В том же году римские легионы проникли в глубь варварских племен квадов и маркоманов к нынешнему Тренчину и заложили лагерь Лаугарицио; по приказу командира гарнизона Марка Валерия Максимилиана на тренчанской замковой скале была вытесана благодарственная надпись в честь победы римлян над варварами слетаешь «бурчака» хлебнуть... Тоской или песенкой молодость помянешь. «Свинья меня вырыла, а пани нашла!» Колоколу нужна побасенка. Но солдат должен уметь обойтись и без колокола, и без побасенки. «Свинья меня вырыла, а пани нашла!» Черный виноград надо оставить на лозе чуть подольше, а потом дать ему выбродить в бочках, чтоб красное вино успело набраться терпковатого вкуса и сочного цвета для и ради солдатика. Затаишься ли ты или нет, одно ясно: солдат вечен... И не потому, что он может стать генералом или всего лишь сотником Солдат вечен и способен другим обеспечить вечность потому, даже только потому, что умеет затаиться — один раз в дупле, другой раз как крыса, а третий как тот горемыка, что нес из дальней дали черенок или дротик, а то и персиковую косточку, забытую в кармане. Но иногда и потому, что он не только солдат — в нем живет еще и резчик, у которого нет времени для себя, но прославить другого, пожалуй, его всегда принудят. Если римлянин высек что-то на камне, эту надпись ни ветер не сотрет, ни дождь не смоет, и если люди и многие- многие годы спустя знают, где Лаугарицио и кто был Марк, то заслуга в том не только командира, но и резчика. А что римлянин вырубил, высек на камне, ни ветер никогда не сотрет, ни дождь не смоет...
Еще не кончается лето, и тем более еще не конец виноградной страды, но, мне кажется, настала пора отправляться в горы. Плетусь вверх Поважьем...
Ночь. Но и она мне не помеха. Иду. Иду домой. Кто-то окрикивает меня:
Останавливаюсь.
— Ты мне кричишь? Чего тебе от меня нужно?
Внезапно рядом возникают двое парней. Может, просто какие-то проходимцы. Личности неизвестные, я даже не могу как следует разглядеть их, в толк не возьму, чего
Ну-ну, я не люблю шуток:
— Не понимаю тебя. Как тебя зовут?
— Как тебя зовут?
— Роивши?
— Хоть ты и француз, а меня зовут Дюрис. А тебя как?
Дальше я уже не иду. Меня опережают. Ничего со мной не случится. Чуть выше Тренчина останавливаюсь. Здесь у меня повсюду свои...
лучше, однако попробую обосноваться и здесь. Время от времени через деревню проносятся немецкие машины, потом немцы и размещаются в ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39