В деревне разместилась немецкая воинская часть. Не большая, но все равно произвела на деревенских впечатление. Сперва они боязливо таращились на солдат, потом свыклись с ними — что будешь делать! Какие солдаты обосновались в школе, какие расселились по домам. На двух грузовиках привезли походные кровати и велосипеды. Когда их сгружали, вокруг собралась куча детей, да и взрослые, останавливаясь, диву давались:
— Куда столько велосипедов? Небось не пожаловали немцы сюда, чтоб кататься на них?
Иные ребятишки, что посмелей, сразу же давай приставать. Выискивали среди солдат таких, с которыми, казалось, можно было столковаться, бегали за ними, старались подластиться, спрашивали, не надо ли помочь чем — может, велосипед подкатить или принести-отнести чего.
Время от времени какой-нибудь солдат улыбался, а поскольку не понимал детворы, соглашался или просто бормотал под нос:
Дети спрашивали:
— А потом, когда вы уже куда-нибудь съездите, дадите нам покататься?
Ответ был тот же, что и раньше:
И дети довольны. Некоторые потирали руки, потому что слово это, должно быть, знали и принимали его, как обещание.
А вечером в корчме, где сидело всего несколько посетителей, речь только и шла о велосипедах.
— Это, должно быть, какие калеки,— заметил один.— На кой ляд им столько велосипедов? Видать, были на фронте и теперь, у кого непорядок с ногами, приехали сюда на излечение.
— На велосипедах? — тут же нашлось кому возразить.— На велосипеде вытягивать надо, педали крутить. Иной раз и на всю катушку. Поди, машин у них не хватает, вот и на велосипедах катят.
— Пускай тянут, да хоть вытянутся! А там есть и хорошие велосипеды. Два-три совсем как новые.
— Как новые. Отличные велосипедики, ничего не скажешь. Пожалуй, все новые.
— Рухлядь они бы навряд с собой таскали. Черт подери, велосипедики, что надо! Вот бы хоть один стибрить.
— Он бы и прикончил тебя.
— Кто?
— Да велосипед этот. Как пить дать прикончил бы.
— Чего ему меня приканчивать? Я ведь его ни у кого еще не украл. Но велосипед, чего лучше! Будь он у меня, я бы враз — фьють! Ищи меня потом свищи!
Каждое утро, да и под вечер у солдат бывало построение. Поначалу на школьном дворе, а позже, поскольку в деревне было много деревьев, орехов, лип, и это им, видать, пришлось по душе, выстраивались они под орехами — шагах в двухстах от корчмы. Почти всегда вокруг них толклись дети, но совсем вплотную не подходили, как бы чуя, что командиру это не улыбается. Время от времени находился смельчак, который отваживался высунуть нос подальше других, но командир имел обыкновение часто оглядываться, гражданские, что ли, не пользовались у него доверием, может, и детей побаивался или просто терпеть не мог любопытных ушей — стоило ему оглянуться, как смельчак враз давал задний ход.
Да и родители детей приструнивали. Если какой отец видел, что сын его мотается возле солдат, он тотчас окликал его или — у отцов ведь могут быть всякие привычные или какие условные знаки для своих сыновей,— достаточно ему было свистнуть на пальцах или махнуть рукой, а уж потом в сторонке и попенять парнишке:
— Ты чего тут околачиваешься? Я же велел тебе, как только солдаты пришли сюда, держаться от них подальше!
— А я что? Я просто так,— защищался малец.— Как и все. В школе с солдатами познакомился. Хотел Кароля видеть. Хотел при построении на него поглядеть.
— Заткнись! Не болтай! Какого еще Кароля?
— Одного зовут Карл, а мы его Кароль называем. В школе с ним познакомились. Я как-то раз помогал ему щепок наколоть.
— Каких еще щепок? Чего тебе колоть? Дома-то завсегда я коли, завсегда мне приходится. Если еще раз увижу тебя возле немцев, гляди, полетит в тебя мой башмак...
Трамта-ра! Я, право слово, солдат не боялся. Сам небось тоже солдат. Что с того, что в чужой деревне? Чужой она может мне казаться лишь потому, что я в ней не родился. А вообще-то она мне не чужая. Люди ведь тут говорят, как мать меня в родной турчанской деревне говорить учила. Пусть я мать и не очень-то помню, но и сейчас могу повторить каждое ее слово, сказанное мне. А чему от нее не научился, научился в других местах. То ли в Бодовицах или в Блатнице, в Мошовцах, Иванчи- ной или в Михале. Знаю я и Врицко, и Штубнянске Теплице, Будиш, а если угодно, то и Немецке Правно. Был я и в других местах. Я же пехотинец, ну а пехота, пехота...
...погоны пропитаны собственной кровью, кричим мы, кричим, и в атаку смелей, ура-а, мы пехота, царица полей...
Фу-у! Дальше уже идет почти как гимн. Дескать, «за славу прадедов, за отцову речь несем врагу мы огонь и меч, огонь и меч...». Конечно, это совсем новая песенка! Когда-то я распевал другие. Но и те были такие же напыщенные, может, еще и понапыщенней. Однако, куда бы я ни заявился, всегда знал, где и что могу себе дозволить.
А как-то раз, знаете, у этих парней опять же построение было не в школе, а, кажется, под орехами. Я неподалеку топаю на своих костылях, а они — такие построения мне, как-никак, известны — словно бы чем делятся меж собой:
так будет и десять, и двадцать добровольцев. Когда я подошел, они, похоже, уже поделились — командир собрался отдать новую команду. Сперва солдаты вытянулись во фрунт, потом он скомандовал «направо», и вот тут-то я и приблизился. А благо, я солдат — я мог бы даже сказать всем, и тем, что служат долгие годы, что я в одних увольнительных был, верно, дольше, чем они в солдатах,— мне захотелось показать, конечно, только шутки ради, что и сейчас я умею довольно ловко щелкать каблуками, это же в крови у меня, если нужно, хотя сапоги я давно оставил в Италии, а все-таки звякнут на них гвоздики или подковки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39