.. зовут меня!..
Тут его, должно быть, ударили. По всей вероятности, сразу же и прикончили.
Утро, однако, чудесное. Люди — те, кто все-таки спал,— проснулись, как и обычно. Иные, наверно, ничего и не слышали ночью. Но те, что слышали и потом уснуть не смогли или даже немного поспали, встали как
очумелые и тольку диву давались, что опять настал обыкновенный день, да еще и солнце светит. Вот и распогодилось, и можно будет свезти с поля то, что пока не успели...
Сосед спрашивал соседа:
— Слыхали ночью? Что это было? Кто так кричал?
— Слыхал. Что ни ночь, кто-то кричит.
— А кто он такой?
— Кто знает. Слышал я и имя его, он имя свое кричал, только в нашей деревне нету такого, что ж, хоть имя и чужое, а помнить его надо.
Не останусь здесь! Пойду дальше. Есть ли куда идти, нету ли,— всю ночь глаз сомкнуть не могу, все думаю, думаю, и хоть запрещено оставаться допоздна на улице, а утром рано выходить из дому, да и самому мне неохота встречаться с велосипедистами,— решаю уйти отсюда, идти дальше и потому встаю, едва начинает светать.
Я и не знаю, утро ли сейчас или только близится утро,— это смотря по тому, кто когда отправился спать, мне так не спится,— и вдруг откуда ни возьмись, эти велосипедисты, только без велосипедов, их пятеро или шестеро, и гонят они примерно столько же мужчин, а среди них и двух женщин.
На траве блестела изморозь, может, и мелкий снежок выпал, и хоть было его очень, очень мало, казалось, что и той малости хочется мягко и весело хрустеть под ногами и что именно так она и хрустит. Из-за леса, а может, из- за рощи — этот край вы, верно, лучше меня знаете — вот- вот должно было выйти солнышко, помаленьку, правда, уже зима о себе заявляла, но солнышко потом действительно вышло, словно хотело разгадать чей-то злой умысел.
Как я уже сказал, их было пятеро или шестеро велосипедистов без велосипедов. Перед ними группка замызганных, заляпанных грязью мужчин, у двоих руки скручены проволокой. И среди них две женщины: одна лет пятидесяти, другая чуть помоложе, на обеих русские кофты, строченые кацавейки.
Я вылупился на них — пусть и запрещено в такую рань выходить на улицу, плевал я на их запреты. Ну и наткнись на меня кто ночью, кому до меня дело? Но тогда, как уже сказано, едва забрезжил рассвет, на улице ни души не было, только эта группка. И любопытство погнало меня к самой дороге, мне, верно, казалось, что, заговори я с кем-нибудь из солдат, я, глядишь, смогу и помочь кому-то.
— Куда вы их ведете, ребята?!
Оглядывается один, другой, но никто не отвечает.
Это и впрямь ничего хорошего не сулит.
Иду за ними по пятам и, хотя они торопятся, пытаюсь подладиться к их шагу, пробую завести с солдатами разговор, но один из них ясно дает мне понять, что ни к чему глаза на них пялить, что самое лучшее, что я могу сделать,— это совсем исчезнуть. А я не отстаю, иду за ним)я по пятам.
— Вы что, ребята, с ума посходили, я ведь тоже был солдатом! Служил в австрийской армии. У меня даже два ордена есть. Гляди-ка, у вас там и женщины! Их-то хоть отпустите!
Но с такими разве столкуешься? Я и не поспеваю за ними. На костылях, ясное дело, за ними не угонишься да тут еще и запыхался совсем. Наконец тот солдат, что идет позади и еще раньше советовал мне ни во что не встревать, совершенно ясно опять дает понять, помогая автоматом и пугая взглядом, какое дело тут затевается, но при этом как бы просит меня поскорее исчезнуть: дескать, и для меня дело может кончиться плохо. Замедляю шаг. Чуть перевожу дух. Куда их ведут? Почему так гонят? Хотят их сперва погонять, что ли, проучить как следует? Среди них и женщины. Уж не собрались ли они их тоже сгубить? Много чего хлебнул я в жизни, да и самому не раз приходилось всякую грязную работу делать. Но чтоб в женщин? Вот в такие перепуганные кацавейки? Нет, это им не пройдет!
Засранцы чертовы, думаете, я боюсь вас? Чего мне вас бояться? Ведь я в увольнительных был наверняка дольше, чем вы в солдатах! Когда-то я, правда, одной орясиной умел орудовать, а теперь... И хоть они уже порядочно отдалились от меня, я снова пыхчу по дороге, наполняясь все большей злобой. Даже не пойму, то ли так шумно бежит кровь по венам, то ли так гулко сердце колотится, но вдруг слышу, будто и барабаны бьют, и дудки свистят, визжат горны... Я еще солдат! Пусть сдохнуть придется, но если нынче действительно будут убивать, то и я кого-нибудь пришибу костылем!
А они, никак, бегом пустились! И этих бедолаг вроде заставляют бежать. Свернули на проселочную дорогу, направились к лесу. Лес от шоссе неподалеку.
Я сокращаю путь. Ударяю напрямки. Но вскорости, вижу, что костылям это не по нраву. Им не все равно, ковыляю ли я по дороге или же прямо по пахоте. Перерезала мне путь и канава, следом наскочил я и на другую, но чую, злости во мне не прибавляется, а вроде бы становится меньше. К счастью, нашел я место, где можно перемахнуть через канаву. И сквозь кустарник пришлось продираться, но в конце концов набрел я на тропинку. Иду по лесной опушке, а эти меж тем совсем из виду скрылись.
Топаю наобум. Словно бы уж и забыл, что хотел кого- то опередить, что торопился куда-то.
Тропинка передо мной совсем нетронутая, затянутая инеем и чуть присыпанная редким осенним снежком. И не верится, что я в лесу потому лишь, что кто-то кого-то извести собрался.
Набредаю на другую тропинку. И хоть она тоже тянется вдоль лесной опушки, примечаю, что она уже не белеет, а как бы вроде предупреждает меня об опасности. Сворачиваю с нее и иду еще более осторожно, прислушиваюсь, шарю глазами по сторонам. Внезапно вздрагиваю. Вздрагиваю прежде, чем замечаю их, прежде чем улавливаю какой-либо звук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39