— В Шанкае,— ответила тетя Гражвиле, даже не моргнув глазом, и только потом спохватилась, расхохоталась:— Это, детонька, там, у мелиораторов. Так
теперь всю эту новостройку называют — Шанкай да Шанкай.
Никто сейчас не скажет, кто первым произнес это довольно дико прозвучавшее в здешней большой деревне слово — Шанхай. Конечно, многие эмсэушники прошли огонь, воду и медные трубы, большой свет повидали, старинные и новомодные книжки листали, так что в столовой за обедом, может, кто-нибудь неосмотрительно и ляпнул словечко. Правда, поначалу этим словом называли только столовую — в спешке построенный барак, в котором рабочие могли не только горячую похлебку получить, но и осушить бутылку пива или водки. А иногда они так входили в раж, такого задавали жару, что жители старого города, разбуженные посреди ночи, многозначительно вздыхали: «Ну и ну...» По-видимому, именно в такую разгульную ночь веселая рука измазанной дегтем щеткой нарисовала на стене столовой: «Шанхай». Рядом этой же самой щеткой был нарисован профиль грудастой девки. Сказывает, буфетчица утром признала себя и письменно потребовала, чтобы начальник МСУ немедленно принял «все надлежащие меры для уничтожения клеветнического изображения». Пока эти меры принимались, столовую все уже называли «Шанхайской девой», а поселок — Шанхаем.
Кристина ходила по Шанхаю, но как раньше, так и сейчас ее преследовало странное чувство, которое невольно возникает, когда попадаешь в чужой, холодный город, где ты никого не знаешь, а тебя любой встречный вправе спросить: «Как ты сюда попала?» И ты не найдешь что ответить. Станешь что-то лепетать, объяснять, выкручиваться. А может, скажешь правду? Какую правду? Есть одна правда: Криста хочет прогуляться по Шанхаю, убить час-другой. Вот и все. Конечно, если бы ненароком встретить Паулюса... если бы хоть издалека его увидеть... Мало ли бывает неожиданностей! Даже письма Паулюса, которые Кристина получает раз в год, тоже бывают неожиданными, поскольку не знаешь, когда именно обнаружишь в почтовом ящике конверт: перед Новым годом или в Женский день, весной или осенью. Но если по правде, то это, пожалуй, и не письма. Вскроешь серый конверт, а там открытка с коротенькой фразой, нередко начинающейся одним и тем же словом: «Поздравляю...» Однажды Криста прочитала: «Всегда мучительно жаль людей, которые,
усыпив свои души, возомнили себя свободными». Прочитала еще раз и разорвала открытку. Потом сложила обрывки вместе и, держа их дрожащими пальцами, процедила сквозь зубы: «Да оставь ты меня в покое». Через год снова получила открытку. Неожиданно, в середине лета. «Этим летом небо над Вангаем такое же голубое, как двадцать лет назад». Да, это были не письма. В этих открытках Паулюс ничего не говорил о себе. Они не требовали ответа, ни к чему не обязывали. Они просто-напросто давали знать: я существую на этом свете. Наивный, глупый способ напоминать о себе, и Кристина нередко приходила в раздражение, сердилась, потом забывала о них, а на следующий год ловила нас на том, что снова ждет этих двух строчек. Иногда д.»ж< спускалась вечером по лестнице, открывала почто- И1.1п ящик — пусто. Господи, когда же ты остепенишься, Криста!
Мимо дома под номером одиннадцать по улице Мелиораторов прошла не оглядываясь, не подняв головы к балконам даже шагу прибавила, словно спешила куда-то. Да, в этом доме живет
учитель. Кристина хорошо помнила обратный адрес , который всегда находила в уголке конверта, он всегда был чуточку педантом. Наверно, только поэтому он писал свой адрес, хотя иногда казалось, что это тайный призыв: откликнись. Однако чего только не навыдумывают жены. Сердце колотилось, щеки горели. Совсем и много-много лет назад, когда она выбегала на улице гадай: если вдруг встретит Паулюса, завтра вытащит счастливый билет.
По обеим сторонам широкой улицы жарились автомобили, с молодых липок осыпалась листва, а рядом возле двери гастронома, на цементной лестнице пристроилась старушка и собирала груши. Народу было немного, с ми ном гонялись друг за другом дети. Молодая женщина одной рукой вела девочку, а другой толкала широкую миску, в которой сидели упитанные близнецы и что и пылко бормотали. Кристина обвела взглядом мать, троицу и открыто улыбнулась. Женщина тоже ответила теплой улыбкой, в которой не было и тени или неудовлетворения. Отойдя на несколько шагов Кристина обернулась. Наверняка эта женщина
счастлива. Прошла еще немножко и снова подумала: наверняка у нее заботливый муж, власти выделили сносное жилье.
У перекрестка не выдержала и оглянулась еще раз. Хотя женщины с близнецами уже не было видно, Кристина продолжала размышлять о молодой семье, пыталась представить ее дни и вечера, озаренные светом любви, согретые заботливостью и доверием. Не о такой ли жизни она сама мечтала когда-то? Как давно это было, как давно!— ужаснулась она и неожиданно почувствовала, что изнемогла, постарела, далеко-далеко отстала от резво укатившей вдаль сказочной кареты.
Остановилась перед школой. Через день-другой зазвенит первый звонок нового учебного года, но сейчас здесь было тихо и пусто. Лишь трое пареньков вяло стучали мячом по баскетбольному щиту и изредка о чем-то тихо переговаривались. От груд каменного угля, сваленного на краю площадки, ветерок нес черную тяжелую пыль, которая садилась на засохший цветник у распахнутых ворот, на юные яблоньки и сливы. Кристина повернула назад и по другой стороне улицы Мелиораторов снова миновала пятиэтажный дом под номером одиннадцать на углу. А что, если нырнуть в подъезд, взбежать по лестнице и нажать на звонок у двери с цифрой девять?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81