У тебя чудесная дочка, хороший муж. Чего тебе еще надо? Ты не бедная Золушка, ты королева. Спи, успокойся».
Кристина никогда не говорила мужу о Паулюсе. И Марцелинас молчал. Словно вся эта история, о которой она ему вскользь сказала перед свадьбой, в одно ухо влетела, а в другое вылетела. Кристина иногда даже досадовала: неужто он ко мне равнодушен, неужто он меня не любит?
— Ты ни разу меня не спросил... Ты никогда не спрашивал о прошлом.
— О каком прошлом?
Кристина растерялась.
— О моем прошлом.
— А у тебя есть прошлое?
Марцелинас пристально посмотрел на Кристину, но в этом взгляде не было ни подозрительности, ни особенного любопытства.
— Детство, школьные годы... Пока мы друг друга не знали.
Пальцы Марцелинаса ласково коснулись подбородка Кристины, прохладными ладонями он взял ее голову, притянул к себе и поцеловал.
— Все, что было до меня,— не мое.
Он снова хотел ее поцеловать, но Криста отвернулась, и губы Марцелинаса коснулись ее волос.
— Ничего не было. Мрак. Хаос. И только вместе мы сотворили новый, свой мир.
Редко он говорил так приподнято, кажется, даже смаковал каждое слово. Кристине нравилось, что Марцелинас умеет говорить возвышенно, в этом она видела
«рыцарственность» мужа («Это не современный мужчина — это рыцарь!» — как-то после вечера, проведенного в ресторане, воскликнула Марта Подерене, и Криста в мыслях согласилась: точно). Однако иногда мысли Марцелинаса убегали слишком далеко, и в этом было его несчастье.
На кафедре во время обсуждения его диссертации пожилые преподаватели хватались за голову, научный руководитель, который отлично знал, как собирался выступить его аспирант, и втихомолку благословлял его («Рискуй, конечно, рискуй, но напоминаю — чтоб были громоотводы!»), ушел в кусты, и Марцелинас остался один на поле брани. В тот вечер Кристине не удалось выцарапать из него ни слова, зато назавтра они хлынули лавиной. О да, чутье не обмануло Марцелинаса; он ведь и не ждал добра, но хотел доказать... Всех хотел убедить, что этим твердолобым рутинерам, этим перестраховщикам не нужны аргументированные доказательства, им хватает элементарной талмудистики. У них закрыты глаза, закупорены уши, а их мозги атрофировались сто лет назад. Марцелинас никогда не станет компилятором, копировальщиком, цитатчиком. Он-то хотел капитально, фундаментально... на первой же странице пробовал взять быка за рога, нисколько не опасаясь, что эти рога могут и его самого пырнуть в бок... Но эти заматерелые волы всем стадом набросились на него и прижали к стене... Если б ты знала, Криста, как паскудно слышать от тех, в которых верил... как больно разочаровываться... утратить... Нет, Марцелинас не молчал. Он не таков, чтобы униженно кланяться, бить себя в грудь и купаться в лужице, которую сам со страху напустил и которая именуется самокритикой. Он сказал все, что о них думает. Может, даже слишком мало сказал. Конечно, мог еще сильнее расшатать их ветхие кресла, ведь мосты так и так сожжены. Марцелинас сам их сжег и ничуть не жалеет. Конечно, он обвиняет и себя. Но только в одном — какого черта ему, физику, лезть в социологию? Разумеется, он всегда любил философию, поверил, что и сам не лыком шит, да и первая опубликованная статья окрылила... Итак, Криста, все придется начать сначала, твой муж в профессоры не пробьется. Хотя... хотя как знать...
Марцелинас отправил по почте заявление с просьбой с такого-то дня освободить его от обязанностей ассистента кафедры. Мотивов — никаких. Дата. Подпись. Позвонил одному бывшему сокурснику, другому. В конце недели вбежал в комнату, швырнул плащ, схватил Кристину за руки.
— Нет худа без добра! — воскликнул он, а глаза и лицо сияли, словно своротил гору и нашел под ней сказочные сокровища.
— Не радуйся нашедши, не тужи потеряв,— пословицей ответила Кристина.
Оба рассмеялись. Но это был смех, сквозь который проскальзывали неуверенность и тревога.
— Договорился. С понедельника иду на «Металлист», дают ставку инженера. И в общежитии клетушку. Но только временно, Криста. Я поставил условие — квартира! Ведь для нас теперь главное — квартира, верно?
— И что тебе сказали? — у Кристины даже ноги онемели.— Что сказали?
— Пообещали.
— Правда?
— Если б не квартира, думаешь, я бы им продался? Жизнь учит: одним выстрелом — двух зайцев.
Кристина прижалась головой к плечу Марцелинаса, прильнула всем телом — нахлынуло такое материнское чувство, что она едва не заплакала.
— Ах, Марцюс... наши дети,— она так и сказала — дети,— будут бегать по большой солнечной комнате. Ты будешь сидеть за своим столом... У нас будет письменный стол, книжный шкаф... В спальне поставим большую ореховую кровать, а в детской...
Кристина говорила о том, о чем давно втихомолку мечтала. Говорила не таясь, поскольку казалось, что все это скоро станет возможным. Однако Марцелинас не слушал ее, его мысли витали далеко; за ними не угонишься...
— Знаешь, что я придумал. Идея! А зачем мне выбрасывать диссертацию в корзину? Нет! Ничего подобного. Завод большой, мой объект — социальные и психологические взаимоотношения всех категорий трудящихся, влияние микроклимата семьи на интенсивность труда. И, разумеется, научное прогнозирование, применение математических моделей... Понимаешь? Я под эту свою постройку подведу такой фундамент из фактов, такие исследования подведу, что... что...
Он вдруг замолчал, будто ударился о какую-то невидимую преграду.
— Думаешь, без этих своих твердолобых обойдешься?
— О да... Да! Я обведу их вокруг пальца. В Ленинграде защищусь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81