Чутьем угадывал настроение бойцов. Приказал каждому взять с собой по пять-шесть самых надежных ребят. И чтобы обеспечили передачу, отвечаете головой. Ансис похудел от забот, может, не было времени даже перекусить, сейчас к нему в Ямбург стекаются все дела со всего приграничного участка и еще тысячи других прифронтовых забот, притом никто ничего толком и до конца не знает. Мы у себя в деревне занимаемся одной строевой подготовкой да ходим на стрельбище, иногда просто ради забавы вылавливаем мелких спекулянтов— нам-то что. А он занимается формированием из разношерстных отрядов стрелкового полка.
Понимаете, ребята, дело важнее важного. По мирному договору мы обязаны всех арестованных в феврале остзейских баронов целыми и невредимыми передать немцам. Но люди у нас обозлены отступлением, сами знаете, выискивают виновных, повсюду им мерещатся предатели, они бы с удовольствием баронов тут бы и прикончили. Разумеется, помещики-немцы кровопийцы и наши злейшие враги. Хотя на безоружного врага тоже подло поднимать руку. Тем более что среди них есть всякого рода калеки — у одних трясучая, у других падучая, сами увидите. Но даже если подходить к делу с чисто классовых позиций, расправа над баронами не принесла бы нам ничего,кроме огромного вреда. В худшем случае немецкие войска под этим предлогом прошли бы походным маршем дальше к Петрограду и учинили бы там побоище. Или же в отместку непременно расстреляли бы несколько сот наших товарищей, находящихся в данный момент у них в лагерях и тюрьмах, на обмен которых мы сейчас имеем виды. Своими руками отправили бы их в могилу! Как видите, такая цена непомерно высока за кучку помещиков. Между нами могу сказать, что вчера в Петрограде на Балтийском вокзале таллиннские красногвардейцы безо всякого приказа и распоряжения попытались расправиться с баронами, охране с трудом удалось отбить их.
Дауман затянулся папиросой и зашелся в кашле, щеки у него ввалились.
Паршивее всего, что в этом деле я могу полностью положиться не на всех своих командиров. Дисциплина кое для кого — белогвардейское понятие, которое вместе с погонамц давно выброшено в мусорный ящик. Аж шерсть дыбом, как услышат. Я сам себе начальство, а кто ко мне сунется, упрется лбом в мой маузер! Самые лобастые умники дошли до того, что заявляют: ну и что с того, если немцы нападут, вот и хорошо — будем воевать, тем скорее разложится германская армия и мировая революция придет в Германию, Чего мы тут отсиживаемся, наше дело разжечь факел. Это ничего, если они поначалу немножко и подомнут нас, это будет временное поражение. Жизнь за революцию! Вы только представьте
себе — мировая революция свершится тем быстрее, чем скорее потерпит поражение советская власть! Вот и разбирайся с такими мудрецами.
Больше, чем слова Даумана, почувствовать всю сложность обстановки заставила нас озабоченность в его взгляде. Ансис — человек рассудительный, прошел окопы, паниковать по пустякам не станет. Должно быть, в его душу вселилось серьезное опасение, что дело может обернуться худо. Я тогда еще не знал, что в нескольких отрядах прошли шумные собрания и было решено: командиров по этому вопросу не слушаться, с баронами именем революционной справедливости покончить.
Смотрите у меня, ребята, чтоб ни в коем случае не упускать из рук обстановку, озабоченно повторил Дауман.
Чего зря слова переводить. Раз надо — будет сделано.
Темно-серый обоз с убийственной медлительностью выползает из-за ямбургских серых деревянных хибар на простор. Орущая и галдящая толпа все еще никак не хочет отставать. Перекатывается следом бесформенным комом, ругает и клянет на чем свет стоит; наверное, они даже швыряют в баронов то, что попадется под руку. А что сейчас можно найти на обочине? Разве какой-нибудь камешек в снегу, а больше все мерзлый конский навоз. Из седла вижу, как то один, то другой из прикорнувших на дровнях вздрагивает и вбирает голову в плечи. Некоторые, защищая лицо, прикрываются рукой.
Баронам удалось за деньги нанять в Ямбурге несколько подвод, кому-то все равно, несмотря на смутные времена и обесценение денег, хочется заработать, и вот теперь бароны едут, положив вещи на дровни, да и сами могут по очереди отдохнуть. Лишь на самых первых дровнях собралась неизменная компания, оттуда никто не сходит, чтобы вымерять шагом длинную дорогу. Мне сказали, что там едет господин фон Деллингсхаузен вместе с несколькими ближайшими сподвижниками. Предводитель эст-ляндского дворянства, добавили при этом многозначительно. Не имел чести встречаться, дорожки наши не сходились. Для меня и фабричный директор оставался недосягаемым барином, чтобы обратить внимание,— куда уж там до бывшего депутата Государственной думы и всякая такая прочая. Даже лицо не успел разглядеть за поднятым воротником шубы. Ну и шут с ним, все равно в первый и последний раз видимся, уж он-то в окопы против нас не полезет и во второй раз посчитает разумнее советской власти в руки не попадаться, даст деру. Так что вроде бы нет смысла и запоминать.
Рыцарство... Эта кучка изнуренных, измученных, с землистого цвета лицами людей в случайной одежде, которую с испугу напялили на себя в ночь на десятое февраля, когда в двери забарабанили вооруженные солдаты. К тому же после полуторамесячного заключения в таллиннской тюрьме и мрачных петроградских Крестах. У одного обтрепалась пола полупальто, у другого болтается до пят оторвавшаяся подкладка шубы, шеи обмотаны шарфами и платками. До рыцарей им так же далеко, как нашему кулгинскому дурачку Карлу до фабричного директора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102