— и палец долой. Вот увидишь, переварят немного эту неразбериху, в которой они вдруг очутились, и прозреют. Мало-помалу, никто сразу умным не рождался. Не повторяй с такой злостью, мол, кровожадные, и только. Не так оно, не так. Сама видела, как отпрянули, когда стали понимать, на что идут.
Ну-ну, шмыгаешь тут у меня носом, словно бедная сиротинушка на барском подворье, неужто горе и впрямь такое неуемное?.. Почему они тебя не послушались? А как они могли послушаться! Да они и не заметили тебя во всем твоем величии, впервые в жизни собственная совесть призвала их вершить право. Пыталась ли ты представить себе, что это значит, когда тебя впервые в жизни возводят в судьи? Когда твое решение становится высшей мерой справедливости и ты обязана стоять горой, чтобы не случилось ошибки. Именно поэтому у ребят и помутилось в глазах и заложило уши. Я знаю, им вдруг показалось, что мешочком сахара и бутылью самогона, изъятыми у этого несчастного спекулянта, навсегда затоптано в грязь все революционное начало. Разве могли они в тот миг подумать о чем-то другом?
Чем бы это могло кончиться? Теперь ты спрашиваешь о таком, на что мне трудно ответить. Во всяком случае, очень хорошо, что Юта прибежала за мной. Не могу поручиться головой, когда бы у них сам собой прошел этот гнев. Не слишком ли поздно, спрашиваешь ты. Может, и так, все может быть. Не хочется верить, что они с легкостью вскинули бы винтовки, но поклясться не могу.
Ну конечно же нет у меня ответа на все вопросы. Или ты иначе думаешь? Ох ты, Зинушка-попрыгуша, все-то ты пытаешься перехлестнуть, примеряешь на мою грешную голову нимб всеведущего. Полагаю, сам господь бог всего не знает, а я — как все люди: что-то случайно подхватил, довелось в жизни услышать или пришлось иметь дело, о другом и понятия не имею А сколько еще такого, чем я ни бельмеса не смыслю' Бывает, сам на себя злюсь, да поделать нечего. Вот вчера только наведался к нам мужик один из-под Гдова, назвался Яагупом Тикком. Уж он меня выспрашивал, все допытывался, как, дескать, теперь с землей будет. Они с односельчанами арендовали на троих небольшую скотоводческую мызу. За Гдовом. Там ведь одно эстонское поселение прилепилось к другому, ну, прямо тебе маленькая Эстония; между ними отдельные латышские семьи да редкие русские деревни. Все тешился над бестолковым управляющим, который заключил с ними арендную. Хозяин сам живет на ренту в Петербурге, управляющему воля вольная. Но пьянчужка он порядочный, и дня не просыхает; когда заключал договор, все ухмылялся: мол, чухна куда глупее нашего русского мужика, который за штоф водки готов пуп надорвать, чухна же берет из банка по векселю долгосрочный заем и знай себе платит за этот пустой песок, который и колоска не родит. Спросил я его, неужто и впрямь не родит. Яагуп посмеялся в бороду, мол, какой дурак стал бы тогда арендовать — если потрудиться как следует, то еще как родит. Когда унавозишь поле да будешь знать как следует, куда что посеять, сможешь и ренту, и банковские долги выплатить, и себе останется в сусек засыпать и в кадку засолить.
Так вот, этот Яагуп все стоял у меня над душой: отдадут ли теперь ему насовсем помещичью землю, большевики ведь твердят, что земля должна принадлежать тому, кто ее возделывает. От безземелья он и перебрался из Ляянемаа, из волости Вигала, за Чудское озеро. Сразу после того, как в девятьсот шестом году избавился от страха перед карательным отрядом. Говорит, теперь бы еще освободиться от аренды, тогда и горя мало, можно было бы зажить.
С уверенностью я ничего ответить ему не мог. Сказал, что, видимо, должен получить землю, раз так было сказано. С помещиками, во всяком случае, покончено. Мужик ушел, но наказал мне узнать у начальства наверняка, когда начнут землю делить, обещал еще раз наведаться. Чтобы вовремя знать, когда будут нарезать участки, не то опоздаешь и лучшие поля без тебя расхватают.
Вчера под вечер у нас в Ямбурге состоялось собрание, созвали партийцев, рассказали о текущем моменте и о предстоящих задачах. Там я и задал вопрос, как быть с землей, народ интересуется. Вначале кое-кто с места крикнул в ответ, мол, чего там непонятного, вся земля отойдет трудящемуся крестьянству, это же ясно как день божий. Но тут поднялся товарищ из Питера, который делал доклад о текущем моменте, и сказал: как раз перед тем как приехать к нам, он слушал выступление Анвельта по земельному вопросу и может ответить с полной определенностью. Земля, конечно, перейдет во владение трудящегося крестьянства — вот только каким образом? Никакой дележки ее не будет, агитаторы за раздел земли сами подпали под влияние чуждой нам стихии, эти разговоры о собственном клочке земли не что иное, как мелкобуржуазный сиюминутный интерес несознательных масс. Заглянул в свою записную книжку и именно так сказал. Особенно в Эстонии, где все лучшие земли принадлежат поместьям, их дробление было бы еще большим преступлением против социализма, нежели разрушение заводов и фабрик. Так и отрубил. Вместо этого в бывших поместьях будут организованы сельхоз-коммуны, где землю начнут обрабатывать коллективно новейшими машинами. Отсталые крестьяне сперва могут нас не понять; им придется терпеливо разъяснять преимущества совместного труда, передовые и классово сознательные бедняки и без того сразу поймут, как им выгоднее. В коммунах — будущее крестьянства.
Вот видишь, как можно порой своим умом дать маху. Если бы кто спросил у меня, что будет с фабриками, ответ был бы ясен: все они станут общественным достоянием, управлять ими будут рабочие комитеты. В земельных же вопросах городской человек невежда, верти как угодно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102