Наша жизнь не отрезана от прошлого. Прошлое продолжает упорно жить в нас самих, оно живет вместе с нами, оказывает воздействие на мысли наши и, возможно, даже на поступки. Сознание этого доставляет мне сейчас легкое утешение: нет, ты не ушел безвозвратно из моей жизни, Яан.
Когда он подарил мне эту фотографию, нам, как мы думали, оставалось совсем недолго жить в разлуке. К осени, повторял Яан, к осени немцы непременно выдохнутся, а мы наберем необходимые силы, уже формируются стрелковые полки, в Ямбург даже прибыли две орудийные батареи. Там, где появляются батареи, готовится наступление. Нарву мы им не оставим, это же яснее ясного. Посадим опять в ратуше председательствовать Даумана, и ты побежишь допечатывать свои незаконченные бумаги. Вслед за Нарвой заберем у них всю Эстонию. Кто знает, может, и не потребуется брать силой, вдруг немцы с миром укатят в своих эшелонах, когда подоспеет время. Ведь останутся голодными, если не поспешат к осенней пахоте в Германию!
И в самом деле, в ноябре наши начали наступать, вернули Нарву и большую часть Эстонии в придачу, вышли под самый Таллинн. Те немногие кайтселитчики, которых штабс-капитан Ларетей наскреб в Нарве и восточной части Вирумааского уезда, не могли остановить красных, просто так постреливали, ради собственного успокоения, и драпали следом за немцами. У наших парней от долгого безделья чесались руки, взяли такой разгон, что того и гляди одним махом выпрут к морю. Но тут изо всех щелей посыпались беляки, в придачу финны в белых полушубках навалились с суши и с моря. Этого никто не мог предвидеть. И почему только крестьяне в своем большинстве перекинулись к белым, когда наши ребята боролись за их же свободу?
Но это произошло уже без Яана.
Собственно, с этой фотографии наша разлука и началась. Поневоле поверишь, что мать была права, когда в детстве наставляла нас: не бегайте вы то и дело к фотографу, сниматься обычно означает внезапную перемену в жизни. Мы смеялись над ее суеверием, но смеялись, видимо, напрасно, как зачастую бывает в молодости.
Хотелось повнимательнее изучить эту фотографию, теперь уже глазами искушенного человека: не таится ли в ней какое-то предзнаменование, тайный знак или предчувствие разлуки, чего я раньше не сумела разглядеть?
Мне доводилось слышать рассказы о том, что иногда на фотографии остается и такое, что неуловимо для глаза, но витает в воздухе. Пустой разговор? Может быть, все может быть, и все равно хотелось бы самой удостовериться. Иной пустой разговор лишь через десятки лет обретает истинное значение.
В тот раз я принесла фотографию домой за пазухой и тут же спрятала на дне комода. По дороге страшно тревожилась, хотя обычно ничего не боялась. Возможно, лишь в тот раз, когда проносила листовки. С листовками оно и понятно было — все-таки противозаконное действие. Когда же я несла фотографию, меня все время преследовал глупый страх: вдруг немцы станут обыскивать и найдут фотографию. Кто такой, родственник? Так вот вы какой масти, барышня, носите с собой фотографии красных командиров? А ну марш в комендатуру, за решетку! Мы еще посмотрим, какого вы на самом деле цвета и что нам с вами теперь делать!
С какой стати они начнут меня обыскивать, этого я себе никак не могла объяснить. Ведь за пограничную линию ходили десятки и сотни людей. И никого не обыскивали.
Видимо, все-таки из-за этой самой фотографии.
Она так и осталась для меня единственной памятью. Жаль, что не смогла ее сохранить. Воспоминание вернее носить в себе, нежели с собой.
Думаю, что Юта обязательно подарила одну из принесенных фотографий кому-нибудь из близких. Все же занятно весточка с той стороны! А может, сделали это чуть позже, в память о Яане. Хотя сама об этом давно забыла. При последней встрече я спросила: у кого остались остальные фотографии? Она молча пожала плечами. Кто же упомнит через столько-то лет. Но напрасно Юта думает, что если пропала ее фотография, то и остальные потерялись. В каком-нибудь другом альбоме снимок сохранился, потом его нашли, узнали и передали в музей. Сейчас я в этом удостоверюсь. Сейчас? С часами явно что-то неладное. Я жду уже целую вечность, но выходит, не прошло еще и три четверти часа. Не знаю, есть ли в Нарве служба точного времени и по какому номеру надо звонить. Нет, для этогЬ придется спуститься в вестибюль, но сейчас я никого видеть не хочу.
Когда в тот далекий день я спешила домой с фотографией за пазухой, мне довелось пережить большой испуг. Я шла по Кренгольмскому проспекту со стороны вокзала. Уже по левую руку осталась за спиной наша смешная, из трех разных построек, школа: в разные времена к старому двухэтажному деревянному зданию были пристроены одноэтажный, с высокими окнами кирпичный зал, а к нему в свою очередь еще один деревянный дом.
Я торопливо вышагивала между казармами. Слева жались неуклюжие деревянные хибары, выглядевшие на весеннем солнце особенно неприкаянными, справа сквозь нежную зелень едва проклюнувшейся листвы лип просвечивали кирпичные стены новых трехэтажных казарм. И вдруг меня охватило тревожное ощущение: что-то не так. Я прикинула, что бы это могло быть. Означает ли это некую опасность? Дома стоят как дома, из людей не видно ни души. Так что же? Понемногу начала соображать. Обычно, когда ветер дул с реки, именно тут, между казармами, из фабричной пекарни исходил свежий хлебный дух. Хлеба выпекали много, его у нас ели вдосталь, поэтому и не переводился здесь никогда самый вкусный в мире запах. Сейчас все было не так, лишенный этого запаха воздух казался стерильным до скуки. Это было все равно что выметенная до соринки и безлюдная ныне рыночная площадь рядом с Новой деревней, поскольку немцы не пускали деревенских мужиков в город на базар, вот и живем по немецкому обычаю в чистоте и скудости, насмешливо подумала я и заторопилась дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102