Но вдруг обнаружилось, что мой муженек совершенно выдохся. Неожиданно оставил свою карьеру в крупной экспортной фирме — это, дескать, требует от него непомерного напряжения. Мерзкая среда эти торгаши, заявил он, уже к сорока годам у тебя должны быть глаза и на затылке, чтобы те, кто помоложе, не наступили тебе на пятки и не сбили с ног. Нашел себе тепленькое тихое местечко статистика — семь часов в день работы за столом, и никаких волнений, пусть за тебя начальство думает. Когда я попыталась завести разговор о том, что в таком случае мы теряем треть своего дохода, он замахал на меня руками. Лишь одержимый какой-нибудь способен через силу ишачить за несчастную лишнюю сотенную, большую часть которой все равно приходится отдавать налоговому ведомству. Он придумал целую теорию, почему в нынешней Швеции и не стоит больше зарабатывать — не то знай корми своими налогами разных опекаемых и нахлебников. Ну да ладно, я бы как-нибудь и это пережила, гнаться за бог весть каким богатством и в мыслях не было. Но Раймунд резко изменил свой образ жизни. Прежде мы иногда вместе куда-нибудь ходили, на концерты, правда не часто, но, по крайней мере, на днях рождения у знакомых бывали и на торжественных вечерах в своей старой эстонской гимназии. А тут взял и объявил, что ему надоели все эти бессмысленные светские сборища, больше он их не выносит,— или ему уже нельзя и пожить в свое удовольствие. Сохранил лишь товарищей по бриджу да шахматный клуб, куда меня, понятно, с собой не брал — не женского ума дело.
Вращайся в своем дамском кругу, советовал он, когда я, случалось, принималась ворчать Даже машину продал» мол, чего попусту мотаться, городу ездить куда как хлопотно, а в деревне нам делать нечего, да и бензин подорожал, обойдемся автобусом.
Нет, я и впрямь не знаю, водились ли у него любовницы, порой закрадывалось такое сомнение,ноя отгоняла его от себя, противно и унизительно было выслеживать. Может, были, а может, и нет. Это, собственно, не так уж существенно. Важнее совсем другое: то, что со временем мы приучились жить каждый своей жизнью, нас связывали только одна фамилия, квартира и Пийа. Дочь чутьем улавливала эту перемену, стала несдержанной и постоянно раздражалась. Могло ли это продолжаться вечно?
Ты знаешь, мне кажется, я нашла наконец всему этому некое объяснение. Не в том ли дело, что это беда всего нашего поколения? Раймунд во время войны тоже был ребенком, он с избытком хватил и лиха и страха. Погоди, не перебивай, я, разумеется, понимаю, что он такой далеко не единственный — дитя военных времен Вы там у себя одолевали голод и мрак шаг за шагом, сообща, это происходило как-то естественно и внутренне вас не согнуло. Мы же одним шагом перемахнули из своего беспросветного мира страха и зловещих развалин в мирное спокойствие Швеции, где даже в лагере для беженцев жизнь была поистине царской, если сравнить с немецкой оккупацией в Эстонии. Это было равноценно тому, как если бы ты перешла с неосвещенной половины луны на солнечную, из ночной черноты — под вспышку молнии. В один миг! Не каждый такое вынесет. Я думаю, Раймунда тогда и ослепило, и в тот же час ему стало мучительно жаль пропущенных благ жизни, в нем зародилась растущая потребность наверстать их. Почему она зародилась именно у него, а не у меня? Ну, знаешь, люди так не похожи друг на друга, все такие разные.
Принадлежность к определенному поколению все же имеет огромное значение, уж ты поверь мне, оно формирует людей по своему подобию. Моя Пийа, например, дитя телевизионного поколения, она срослась с этим непрестанно бормочущим ящиком еще до того, как научилась читать. Ты думаешь, это не оставило на ней след? Я отнюдь не убеждена, что она в своем разумном возрасте прочла хоть какую-нибудь книгу, за исключением школьных учебников, в детстве, правда, читала по складам сказки И ничего не попишешь, силком не переделаешь. Если у нее когда-нибудь родится ребенок, то у него непременно опять будет по-другому. Сейчас у нас здесь нарождается поколение ЭВМ, как они пишут. Ты это понимаешь? Я другой раз оказываюсь в затруднении с новыми понятиями, они так быстро меняются. Так вот, эти вообще не слушают, что им ящик бормочет, они безмолвно сидят перед экраном с наушниками на голове, пальцами перебирают клавиши и часами под шипение вспышек пускают на дно корабли или убивают обезьян — вновь и вновь появляется взрывное облачко, цель поражена, и экран опять чист. Ноги нужны им разве лишь для того, чтобы стремглав сбегать в уборную. Честное слово, будто маленькие очкастые тюфячки. Может, они зато чрезвычайно умные и сообразительные, смогут в будущем играючи справиться с любым программированием, возможно. Ведь им вскоре придется для своих детей изобретать нечто новое и потрясающее.
Послушай, скажи ты мне теперь уже пожестче, чтобы я не слишком растекалась со своими байками, наверное, ты скоро уже не в силах будешь выслушивать мою болтовню? Мир не переделаешь, и, если вдруг все начинает казаться глупым и дурным, наверное, это и является верным признаком того, что состарилась, уже не понимаешь окружающей жизни. Честное слово, мне бы еще не хотелось, должно же у меня быть право заполучить еще хоть капельку настоящей жизни, и без того попусту растрачено столько времени. Знаешь, в здешних краях существует неплохой обычай не обращать внимания на возраст — покуда душа в теле, тебя все еще считают человеком.
Ну вот, так оно и получилось. Без скандалов и сцен ревности, мы просто стали совершенно чужими друг для друга людьми. Во всяком случае, я нуждаюсь в близкой мне душе, а не в стирке мужских сорочек и носков!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102