Последнюю каплю добавила Пийа, которая незадолго до окончания школы с вызовом покинула отчий дом, с детской прямотой высказала нам в лицо всю правду и ушла. Обещала тут же выйти замуж и начать жить по-человечески. Я страшно боялась, что она, подобно мне, так и не закончит гимназию, но девчонка оказалась с характером, аттестат все же получила. Замуж до сих пор не вышла, видимо, с этим дело обстоит сложнее, чем она полагала, потом вернулась ко мне, когда мы с Раймундом уже разъехались, сказала, что даже тени его не выносит, меня еще с грехом пополам терпит, я, мол, сама страдалица, хоть и размазня. Так и живем поныне.
Сказать по правде, я уже какое-то время подсознательно готовилась к этому, а то куда приткнешься — на улицу ведь не уйдешь. Когда я за год до развода устроилась на конторские курсы подновить старые навыки, Раймунд поначалу посмеивался надо мной. Интеллигентное времяпрепровождение, мол, даже женщине не во вред. Одни постигают кулинарию или кройку и шитье, другие сексуальную психологию или конторское дело! Я все это молча терпела, не подавала и виду, пока не набила руку и не нашла себе постоянную работу. Тогда объявила ему: милейший супруг, теперь распрощаемся — часы свое отстукали, и поезд ушел. Нехорошо признаться, но в тот миг меня в первый и в последний раз переполняло злорадство. Вот оно, мое возмездие, даром что запоздалое. Нет, не говори мне, что я еще молодая. Конечно, все на свете относительно, я действительно моложе тебя на целое поколение, но поверь мне, на самом деле это ничтожно мало, эта разница удивительным образом уменьшается с каждым прожитым годом. Ты только подумай, какую вечность я живу уже здесь, в Швеции!
Сколько же вам было, когда вы с матерью ходили за Нарву к ребятам? Семнадцати еще не исполнилось, если меня не подводит моя математика.
Чего там долго рассуждать о моем бывшем муже. Внутренне он был человек настолько пустой, что, пожалуй, и не стоит. Не он один такой. Я уже говорила, это беда целого поколения. Или, если хочешь, несчастье. Но дело-то в том, что иногда и я чувствую себя такой же опустошенной, будто я износила всю душу этой затянувшейся в тени жизнью. Не знаю, вдруг оно так и есть? Что, если человеческие ресурсы невосполнимы? Это было бы страшное откровение, лучше не докапываться.
Иногда я задумываюсь: а может, виновато мое происхождение? Ты понимаешь, сегодня для большинства людей дело обстоит так, что они черт знает куда укатили от своих исконных родных мест, зачастую живут временной гостиничной жизнью бог весть в каком городе, все равно в какой стране, квартира для них только место для ночлега и никогда не становится домом. Никаких корней у них не существует. Будто картофелины с большого поля, выдернутые из своего гнезда и перемешанные в бездонном закроме. Все считают это совершенно естественным. Даже не вспоминают того места, откуда они родом. Всю жизнь держаться за отчий дом — это может показаться просто отклонением от нормы, в наш век так уже никто не живет, вы нечаянно выпали из времени со своей патриархальной тоской, моя дорогая!
Нет, тетя Зина, не пойми меня превратно, никакой другой вины наша старая Нарва не несет, кроме той единственной, что ее просто больше нет на свете. У каждого нынешнего странника, у каждого современного скитальца имеется, по крайней мере, возможность представить в минуту отчаяния, что он когда-нибудь обязательно вернется на поляну своего детства, присядет на знакомый пенек и вдохнет полной грудью земляничный дух. Пути-дороги исхожены, и он прошествует по улицам, которые непременно должны его помнить, если только есть у камней память. И приподнимет тем самым в своей обленившейся памяти те пласты, о существовании которых у него самого не было и представления. Предпримет ли он когда-нибудь нечто подобное, это зависит уже от него самого. Кое-кто, бывает, и не чувствует надобности, ему достаточно сознавать, что такая возможность существует. Эта мысль является спасительной, ибо любое разочарование можно таким образом причислить лишь к временным неприятностям
Теперь ты видишь, какая я нищая по сравнению с этими ветрогонами. Они могут позволил» себе роскошь и не желать отправляться туда, куда мне вход навеки. Конечно, я могла бы приехать к тебе в гости, это было бы нетрудно устроить. Только зачем? Сможешь ли ты повести меня в старую Нарву?
Только не говори, что десятилетняя девчушка не способна взять из прошлого в жизнь ничего существенного.
У нас тут есть улица под названием Нарвавэген — Нарвская дорога. Я иногда брожу по ней, почему-то меня тянет туда обычно по осени. Осень — пора тоски душевной. Когда я читаю на домах название улицы, а потом на миг закрываю глаза, я всегда вижу памятник Нарвской битве — того воинственного шведского льва, который водрузился на верху колонны возле Таллиннского шоссе, неподалеку от города, в сторону Пээтерристи, положив лапу на круглое пушечное ядро. Мы однажды ходили туда с классом во время листопада на экскурсию, и учитель рассказывал нам о Северной войне. Здешняя Нарвавэген — явно память о тех днях. Наивно, не правда ли? Не понимаю, почему ты не хочешь вместе со мной посмеяться над всем этим сентиментальным вздором.
Ничего, переживем. Мой муженек до последней минуты надеялся, что я из-за квартиры никуда не подамся. Он свыкся со своей жизнью, не желал ее ломать. Но я приложила все усилия, мозоли себе на ногах набила, использовала всех знакомых — никогда в жизни такой бесцеремонной не была. Решила: пусть хоть на краю света, но только собственное жилье.
Вот и нашла подходящее. Здесь, в Кунгсэнгене. Сейчас это тоже Стокгольм, а с десяток лет тому назад тут был еще пригород Двадцать минут на метро, я уже говорила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102