Что они способны изменить? Возможно, подтолкнуло то, что заметил, как монашка вскинулась по поводу ее задержки. Человек остается человеком, тут и идейность дела не меняет: когда тебя задевают и уязвляют, трудно ^охранить доброжелательность Власть находится в моих руках Так ты боишься опоздать? В таком случае, я тебя непременно посажу. Это тебя огорчает — тем лучше.
Велел Аунвярку проводить мать Анастасию в сарай и запереть там. Поняв, что ее все же задерживают, она вскинулась еще раз.
И это вы-то не пилаты? Верно говорят люди: красные живьем никого не выпустят. Одних сперва морите голодом в крепостях и казематах, других без лишних слов пускаете в расход в лесу. Не думайте, что я смерти боюсь,— пусть и моя кровь останется на вашей совести!
Когда она наконец исчезла за дверью, я почувствовал, что гимнастерка на спине у меня взмокла. Легче в добром бою побывать, чем выдержать этот спор. В бою я хотя бы всегда знал, что следует предпринять в следующее мгновение.
Девушки ушли и пропали, ни слуху ни духу. Я, правда, пытался внушить себе, что у них все непременно будет хорошо, для беспокойства нет и малейшего основания. Мишка Голдин тоже подтвердил: сторожевой пост возле железной дороги они прошли без сучка без задоринки. Юта щедрой рукой оделила караульного солдата пачками табака, чтобы смотрел туда, куда надо. Пожалуй, табак и впрямь свое дело сделал. У солдата не осталось времени внимательно разглядывать девушек, у него прежде всего на уме подачки. Ну а потом? Дурацкое волнение, совершенно излишний трепет — не станут немцы средь бела дня без всякого к тому повода обыскивать людей на улице, это было бы невиданной сенсацией! Самоуспокоению содействовало и сообщение, что забастовка на Кренгольме прошла без происшествий, никакой стрельбы, наверное, листовки попали по назначению. Доказательство, правда, косвенное, но для утешения годилось и оно.
Тем не менее полной уверенности не было. Ведь забастовка могла пройти спокойно и сама по себе, без того, чтобы листовки дошли по назначению.
Рано утром Первого мая мы со свободными от дежурства ребятами отправились верхом в Ямбург на демонстрацию. Ребята долгое время безвылазно сидели у себя в захолустье, теперь им предстояло на собственном опыте убедиться, что грсударственная власть находится целиком и полностью в наших руках. Пусть на людях покажутся да и сами на красных бойцов поглядят, которых там множество. Это их подбодрит. В Ямбурге полным ходом идет формирование войсковых частей, народу собралось много. Это определенно поможет избавиться излишней робости перед немцами, которая очень даже некстати, может повлиять на твердость поступи, когда мы наконец начнем свое долгожданное наступление на Нарву. Поспешное бегство из города нанесло сильнейший удар по нашей самоуверенности. Сюда следовало добавить еще и то, что мы месяцами видели немцев, только поглядывая из-за кустов, словно бы не смея противостоять в открытую. Некоторые начальники, пожалуй, зашли все же слишком далеко со своими увещеваниями любой ценой избегать инцидентов
Разрешил ребятам до демонстрации немного погулять по городу. Может, встретят знакомых из Нарвы, новостей наберутся, тогда и не беда, что недостает газет, да и те немногие, что приходят, запаздывают на неделю. Потом им долго будет что обсуждать между собой. В этом, по-моему, и состоит смысл официального праздника.
Сам я почти случайно завернул к фотографу. Тот освежил вывеску своей будки на площади и распахнул дверь в ожидании клиентов. Было совершенно очевидно, что в будний день в Ямбурге, превращенном в военный лагерь, делать ему практически нечего: кому взбредет на ум в нынешнее скудное и смутное время увековечивать свою персону, такое приходит в голову, когда живется ладно и не обременяют большие заботы. И то хорошо, если фотограф в состоянии сводить концы с концами. Он, конечно, полагал, что праздник новой власти благотворно скажется на его деле, хоть какая-то польза от Советов, фотопластинок и бумаги они же ему все равно не добудут. В такой день и военные больше по улицам разгуливают, а может, какой крестьянин забредет в город. Куда уж, конечно, до бывших ярмарок, только ведь на безрыбье и рак — рыба.
Хромой фотограф с изнуряющей основательностью усаживал меня на стул с гнутой спинкой, расправлял складки на гимнастерке и все пытался заставить меня держать повыше подбородок, я же всякий раз опускал его. Тоже мне дело задирать нос! Некоторое время фотограф выбирал задник, предлагал береговые валуны и штормовое море — то ли они ему и взаправду больше всего нравились, то ли призваны были выражать революционную бурю и натиск,— однако я ему сказал, что для моего старшего брата, возможно, это и подошло бы, я же предпочел бы что-нибудь попроще. Остановились на лесной поляне, намалеванной на грубой холстине, поодаль стояли полукругом березы и раскидистые кусты. Мне казалось, что венский стул больше всего подходит к ним своим округлым абрисом.
Получилась неплохая фотография, через две недели я получил полдюжины открыток. Они были наклеены на толстом, слегка коробившемся довоенном картоне. Меня старания фотографа смешили, и на снимке выражение лица осталось насмешливым. Во всяком случае, Зина очень хвалила, когда я передал ей фотографию. Один снимок положил себе в бумажник, а оставшиеся четыре отослал с Ютой домой, чтобы не потерялись. Пусть будет родным на память. Надеюсь, по крайней мере, те, что я им подарил, до сих пор где-нибудь сохранились, не забудут хотя бы, как я выглядел: через плечо портупея, офицерская фуражка со звездочкой слегка заломлена, празднично начищенные сапоги блестят, нога закинута на ногу, сам в полуулыбке подался вперед, будто вот-вот встану со стула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102