Я всю жизнь ходила к тетке, своими ногами туда тропку протоптала, никогда с меня никакой бумаги не требовали, а теперь только и слышишь — туда пропуск, сюда пропуск.
Да нет его у тебя ни туда, ни сюда, с нескрываемой усмешкой съязвил Виллу.
Лучше было бы не задевать эту тараторку.
Батюшка командир, не давай ты ему на меня лаяться, по какому такому праву он наскакивает на меня, на трудящуюся крестьянку, словно петух на курицу! Один свинец у него на уме, ну прямо разбойник с большой дороги, просто чудо еще, чго до моих пирогов не добрался.
Успокойся, он-пирогами не кормится, он одно сырое мясо употребляет. Сырым мясом и питаем, чтоб злее был. Видишь ли, ему приходится ловить таких, как ты, кто самовольно и по собственному разумению сигает в зону. Откуда мне знать, какое у тебя в Усть-Жердянке дело, да и собиралась ли ты там останавливаться, вдруг да по пути так разбежишься, что без остановки прямо скок через реку к немцам
Сказала ведь, что у меня тетушка старая, хворая. А немцев мне нипочем не надо. С какой стати мне эти антихристы? Я и говорить-то по-пхнему не умею! Вы ловите контру и свои банды, а честных граждан лучше в покое оставьте. Тетка, глядишь, и богу душу отдаст, пока вы тут меня мурыжите, истинно говорю, и впрямь раба божья отправится в лоно господне, царствие ей небесное, тогда грех мне на душу падет, что не успела проведать старого человека, пока жизнь теплилась, но моя ли в том вина, коли вы меня не пускаете!
Она уже готова заплакать.
Яан снова машет рукой.
Послушай, мил человек, а с чего это ты так раздобрела? И будто на дворе февраль. И как ты только в таком виде не сопреешь ухмыляются, и мы давно уже под окном давимся смехом хватает ртом воздух. Но не так просто загнать ее в угол.
Боже милостивый, что, уже и толстой быть запрещается? Это что, теперь в новом советском законе записано? Вот чего, командир, я и слыхом не слыхивала, ты это вели объявить по деревням, коли в законе так сказано, тогда начнем поститься. Но раз уж господь одарил меня такой статью, что ж мне теперь, кусок от себя отрезать, что ли? Я с девичьих лет была пышная да цветущая, парни глаз отвести не могли, когда я, бывало, проходила по деревне, вот что я тебе скажу, и по сей день ни один не являлся с вопросом, чего это я такая или эдакая, кому какое дело? Толстая ты или тонкая — это уж как тебя бог создал. А то, что одежек поболее надела, так ведь жар костей не ломит, у меня здоровье в последнее время пошаливает, боялась простыть — известное дело, дорога утром рано по росе, вечером поздно опять же на сырость, много ли нужно у реки женщине, а ну как хватит прострел и уложил на печку, семья вовсе без присмотра останется. Я же сказала: у меня муж хворый и дети малые, прислуги нам брать неоткуда...
Глаза так и бегают, а рот ни на минуту не закрывается, главное — чтобы не умолкнуть. Она явно привыкла иметь дело с простодушным слушателем. Чем больше тараторит, тем очевиднее становится, что своей болтовней она хочет усыпить бдительность. Перебарщивает. Сколько людей таким вот излишним усердием подводили себя
Мы с Ютой стоим под окном и беззвучно покатываемся со смеху, дело принимает все более забавный оборот. Волли Мальтсроос молча снимает с головы свою большущую кавалерийскую фуражку и с невозмутимым спокойствием, размотав черную, десятого номера нитку, вытаскивает из-за подкладки довольно толстую иголку Уж если он что пришивает, то и держаться оно должно крепко. Он с такой деловитостью возится с фуражкой, что мы почти что слышим сто сосредоточенное сопение. Наконец игла у него в руках, он толкает Виллу, который стоит ближе всех к Глафире, и передает ем> иглу с ниткой, а сам кивает в сторону задержанной. Поскольку они стоят позади женщины, то она, продолжая трещать, не замечает его действий.
Виллу берет иголку двумя пальцами возле самого ушка, склоняет голову набок, приглядывается с минуту, а затем спокойно, легким движением втыкает ее в упругое бедро Глафиры. Втыкает до конца, затем за нитку вытаскивает обратно и показывает из-за спины задержанной Яану, что игла вошла до отказа. Все это время Глафира без умолку продолжала тараторить.
Яан хлопает ладонью по столу.
Хватит уже, все понял! Что там у тебя под юбкой — табак или что другое?
Ясновидцы во все времена потрясали не таких еще грешников. У Глафиры на полуслове отвисает челюсть, будто лопнула пружина, речь ее обрывается. Наступательный дух с ходу уступает место покорности.
Табак, командир...
Голос ее внезапно стал тихим и заискивающим.
Так бы сразу и сказала! Не ты первая. Да и не последняя тоже.
Изо дня в день мне сюда. Видишь, от пола до потолка забит табаком и папиросами, теперь еще и ты притащила добавку. Чего уж талдычить, мол, господь статью одарил да телесами не обидел, когда на самом деле он тебе под юбку табаку напихал. Надоело, сил нет! И что за наживная напасть на всех вас нашла? Никак не сидится вам дома, за детишками приглядывать не хочется. Неужто ты проспала такую пустячную весть, что советская власть спекулянтов и ростовщиков по головке не гладит? Все норовишь содрать с ближнего шкуру и повесить на свою жердь сушиться! У тебя должны бы уши со увянуть, как у подмороженной свекольной ботвы. Ладно, ладно. Виллу, отведи-ка сударыню в амбар, пусть немного облегчит свой вес да поразмыслит, сидя под замком и запором, о своей грешной жизни. Вишь, панихиду закатила по родной тетке, а та жива себе и в полном здравии, это великий грех так вот причитать по живому человеку.
В нас торжествует злорадство: невелика была ее позорная хитрость, да и та теперь начисто разоблачена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102