В Усть-Жердянке с этим табаком особенно не развернешься, оттуда его непременно переправили бы на рыбацкой лодке на тот берег — и прямиком в город. Там же, словно свора гончих, набросятся скупщики и перекупщики. Изголодавшиеся курильщики за стакан табака отдадут кто пальтишко, кто последнюю пару теплого белья. Интересно, чем расплачиваются немецкие солдаты. Может, казенным имуществом? Конскими подковами и оружейным маслом? Ведь денег эти спекулянты-стервятники не признают. Разве что царские золотые. Еще в лицо смеются, мол, чем пестрее бумага, тем она дешевле. Если бы кто-нибудь еще четыре года назад, до войны, сказал нам, что скоро самая завалящая тряпка будет стоить дороже государственной ассигнации! Деньги казались вечными и незыблемыми, серебряный рубль чувствовался на ладони не тяжестью своей, а ценой, за рубль приходилось целый день крепко работать, не всякий столько и зарабатывал. Эта ценность, словно дым, рассеялась на ветру военных лет.
С табачницей разговор на этот раз был окончен. Она так и не успела собраться с духом, как Виллу уже отвел ее к амбару.
Яан тоже вышел на крыльцо, и мы побежали к нему. Ребята возились с замком, на дверях висел большущий, не иначе как полупудовый замочище, бог знает, в каком углу чулана они его откопали, ключ все никак не поворачивался. Они шумно возились с замком, сами же болтали о каком-то большом начальнике из Петрограда, который должен был на будущей неделе доставить сюда несколько человек для переправки их в Нарву. У нас не хватило терпения выслушать их разговор. Табачница понуро стояла возле ребят и ждала; от ее воинственности не осталось и следа, она боязливо озиралась, будто побитая собачонка. Я заметила, что лоб у нее покрылся испариной — чего не смогло сделать тепло, сделал страх.
Яан казался в тот день особенно задумчивым
У меня тут такая компания собралась, что только держись. Одна — спекулянтка, другая — святоша, третья — вольная пташка. Целый букет, вел разной масти Выпустишь из-под замка — каждый запоет свою песенку. Уж и не знаю, что за спектакль сыграет мне эта шайка-лейка.
Ржавый амбарный замок в последний скрипнул, и табачница оказалась взаперти.
Ну, девчонки, сцена освободилась. Рассказывайте, что нового в Нарве и куда вы листовки подевали.
16
Вся история началась с довольно пустячного события.
До полудня Виллу Аунвярк привел ко мне пожилого еврея, которого ребята взяли около железной дороги Если верить им, то он с невероятным проворством улепетывал по канаве в сторону Нарвы. Донат Ковальский, лично задержавший старика, метал громы и молнии: дед якобы предлагал ему пригоршню золотых червонцев, чтобы только отпустил с миром. Ковальскому кровь ударила в голову, недолго думая он выпалил в воздух, Виллу в качестве начальника караула тут же примчался и тем самым, возможно, помог избежать худшего, поскольку пылкий наш поляк уже размахивал прикладом перед носом у насмерть перепуганного выстрелом старика, грозился на месте пришибить вонючую контру. По его мнению, враги революции, подрывающие ее под корень, ничего другого и не заслуживают.
Горсть золотых монет в качестве вещественного доказательства со звоном высыпал мне на стол. Звякнув, монеты покатились по щербатому столу и одна за другой повалились набок; половина — вверх двуглавым царским орлом, другая — изображением благообразного лика царя Николая с его округленной стриженой бородой.
На первый взгляд еврей мне показался дряхлым старцем, но только на первый. В действительности пытливые живые черные глаза выдавали острый ум, да и жесты были довольно четкими, ни одного неверного движения. Старческий вид ему придавали какие-то совершенно неопределенные по цвету и росту обноски, явно с чужого плеча. Осанка говорила, что этот человек привык носить гораздо лучшую одежду, по манере держаться это можно было безошибочно определить. Не иначе как старался подобным образом остаться неприметным, раствориться в серой массе, чтобы легче было проскочить под нашим зорким оком. Кто станет хватать за шиворот жалкого, беспомощного старикашку? Значит, он заранее готовился в дорогу
Я обратился к нему с обычными в таких случаях вопросами. Отвечал он с полной готовностью, стремясь вызвать этим к себе расположение. Когда человек лебезит и старается угадать по глазам твои желания, значит, у него в голове роятся свои тайные мысли, в таких случаях держи глаза и уши востро
Фамилия - Гликман, Менахем Гликман, до этого мелкий лавочник в Ямбурге, теперь переселенец, направляется к Нарве, где еще с добрых старых времен живет милая дочь Нехама со своим мужем. Вынужден был оставить дом и искать пристанища у дочери; время пришло очень плохое, чем дольше продолжается война, тем все хуже становится, и конца-края этому не видно. Больше уже своей торговлей не проживешь, товар брать неоткуда, клади зубы на полку. Авось доченька все же даст приют хлеба. Нехама хорошая дочь; у нее с мужем тоже своя небольшая лавка. По слухам, в Нарве немножко получше, хотя под немцем жить, конечно, не сладко, немцы — плохое начальство, но что в такой беде поделаешь, не помирать же с голоду.
Первое дело — следовало испросить у властей в Ямбурге разрешение. Как же он в такое смутное время думает без пропуска перейти границу? Если имеется веское на то основание, разрешение дадут. Получив бумагу, надо было в Ямбурге дождаться дня, когда наши в Дубровке обмениваются с немцами людьми. Переходил бы официальным порядком — никто бы задерживать не стал. Зачем ему все эти неприятности?
Ах, командир, мне ж и жить всего ничего осталось, чего там из-за старого еврея людей тревожить и бумаги писать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102