Ни единой царапины, ни награды, как ушел с голой грудью при царе на службу, так при Керенском и вернулся. Мне довелось наглядеться на него в послевоенные годы, когда мы с Ютой работали в ресторане «Нью-Йорк» — я в буфете, она официанткой. Наше заведение находилось прямо за вокзалом, и Альберт через день ходил к нам обедать. Экономии ради он всегда заказывал полпорции дежурного супа и проставленное в меню последним второе Вторые блюда в меню располагались по убывающей цене. И речи быть не могло, чтобы Альберт когда-нибудь купил Юте в буфете плитку шоколада, как это частенько делали аувереский лесничий и некоторые другие наши лучшие посетители, проявлявшие таким способом свои симпатии; Альберт никогда не пытался заводить разговор или пригласить погулять. Никто и не замечал, чтобы он удостаивал Юту своим вниманием, пока в один прекрасный день после закрытия ресторана не дождался Юты у дверей и без обиняков, прямо там же, на улице, не сделал ей предложение. В неподходящем месте и неуместным образом, как у него нередко выходило во всем. Юта ходила два дня отрешенная, все спрашивала совета, как ей поступить, но сама и не слушала меня, выплакалась разок-другой и дала согласие.
Я до сих пор не знаю, чем это доподлинно объяснить, но к тому времени в Юте что-то сломалось.
К тому времени уже давно было ясно, что наш Виллу остался в России. Мы еще ни одного письма от него не получили и не знали, жив ли он вообще, думать можно было всякое. Особенно если принять в расчет то, что нам поведал Волли Мальтсроос, когда он под рождество восемнадцатого года, после освобождения Нарвы красными, вернулся домой. Мы ведь тогда еще не знали всего, что произошло после Яана: немцы вслед за инцидентом сперва совсем было закрыли дорогу, ведущую на красную сторону, недели две сохранялось напряженное положение и пошли упорные слухи о новой войне, когда пришло известие о том, что в Москве убит немецкий посол. Вскоре отряд Яана перевели с границы в Ямбург, где сосредоточивали Гатчинскую дивизию, а взамен прибыла другая часть. Ямбург был слишком уже далеко, туда мы не могли наведываться.
Ко времени выхода Юты замуж все оптанты уже вернулись из России. Вернулась и Олли Веспер. Каким-то образом ей все же удалось из амбара в Аннинском перебраться на более тучные угодья в Петроград, там у нее дела пошли на лад. Когда в двадцать первом году она репатриировалась из России, то привезла с собой полвагона дворцовой мебели и прочей движимости, которую сумела за это время собрать. Предприимчивая женщина нигде не пропадет, отвечала она тем, кто допытывался по поводу ее столь быстрого обогащения или выражал удивление. Говорили, что Олли тогда же привезла с собой и целую горсть бриллиантов, спрятанных в высверленной ножке стула. Это могло быть так или не так, в те времена распускались самые невероятные слухи, но возможно, что кое-кто именно в мутной воде поймал свою золотую рыбку. Во всяком случае, деньги у Олли были. Вскоре после прибытия в Нарву она открыла в оживленном месте, на улице Йоала, салон — женскую парикмахерскую, на два больших, выходящих на улицу окна, заказала новые модные рамы без переплетов и распорядилась по зеркальному стеклу вывести толстыми золотыми буквами. Под эти красивые окна приходили играть маленькие девочки из Юхкенталя, которым надо было еще расти и расти до пользования парикмахерской, они без конца толклись там, строили рожицы и без устали разглядывали себя в сверкающих буквах, словно в золотом зеркальце.
Вернулись также несколько кренгольмских парней, кому надоели смутные времена и долгие скитания на войне и кого стала заедать тоска по родине. Но и они ничего не знали о судьбе Виллу, война и тифозные лазареты давно поразбросали ребят. Может, живет где-то, а может, и задули свечку, это было все, что они могли сказать мне. Ведь остались же ребята из эстонской дивизии лежать и в украинской земле, и в степях Крыма. С тех пор в моем сознании живет дошедшее до меня откуда-то скорбное изречение, либо же это были строчки из какой-то совершенно забытой на сегодня песни, которое звучало так: у эстонца в люльке тесно, но широк его погост. Наверное, Юта вдруг дошла до той невидимой черты, за которой Виллу для нее окончательно сгинул в российских далях и ждать его дольше было бессмысленно. Тогда-то она с отчаяния и дала Альберту свое согласие.
Альберт заставил Юту немедленно взять расчет в ресторане. Мы даже восхищались им по этому поводу: смотрите, какой заботливый муж, предлагает жене более легкую жизнь, не думает даже, что теряет в заработке. Потом выяснилось, что худосочный Альберт просто безумный, патологический ревнивец. На полголовы ниже Юты и хилее, он страдал от постоянного чувства неполноценности, и ему казалось яснее ясного, что Юта каждую минуту готова с любым более видным мужчиной наставить ему рога. Добропорядочной Юте ничего подобного даже во сне не приснилось бы, она испытывала отвращение ко всякому обману и случайным связям, но Альберту понять это было не под силу. Видимо, сам он был по природе человеком неверным. Случалось, устраивал Юте сцены только из-за того, что во время их отдельных редких выходов усердный гардеробщик,— не дай бог, если попадался еще моложавый и высокий,— с излишней, по его мнению, услужливостью помогал Юте надевать пальто.
В тот раз Юта при моем появлении вышла из своей узкой спальни через нетопленый зал в наброшенной на плечи кофте, вся дрожа от холода. В столовой она прижалась спиной к круглой железной печке, еле-еле согретой недосушенным торфом, и уставилась на меня. В комнате стоял горький запах торфяного дыма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102