Когда мы через два часа вернулись на улицу Рюютли, комната была прибрана и стол накрыт к чаю. Посередине стояла тарелка со свежими пирожными из кондитерской, возле нее — старинная с серебряной ручкой сахарница, полная разноцветных кусочков постного сахара. Позже я нигде и никогда уже не встречала этого цветного фруктового сахара; наверное, он кончился на белом свете, как и многое другое. Нарва была последним местом, где его еще изготовляли. Лууле со своим стулом передвинулась от окна к столу и с вожделением глядела на сахарницу. Альберт старательно помог нам раздеться.
Я через стол уловила в глазах Юты отблеск озабоченности. Ее опять охватил страх: она ужасно боялась, что и за это поражение ей когда-нибудь отплатится сполна. Исподволь и день за днем, так что невозможно будет найти какую-нибудь защиту. Не случайно же ей приходилось муками расплачиваться за свое запоздалое семейное счастье.
Конечно, судьба обошлась с Ютой безжалостно. После Яана семья быстро распалась. В девятнадцатом году всех выставили из их потомственной пятой казармы, где разместили тифозный лазарет Северо-Западной армии. Когда перебирались, помощников у папаши Теддера не оказалось: невзирая на возраст, ему пришлось тянуть жилы за двоих, видимо, простудился, вот и схватил воспаление легких. Аптечные шкафы фабричной больницы давно опустели, лечить, кроме как малиновым чаем, было нечем, и отец Юты угас за неделю. Это страшно потрясло мать. Не прошло и полугода, как у нее произошло кровоизлияние в мозг, следствием которого был паралич, и Юта целый год ходила за неподвижной больной, поднимала, кормила и переворачивала, пока мать -не сгинула совсем. Все это подтачивало твердый дух Юты. И от брата ее, который остался моряком в Англии, тоже уже ни слуху ни духу не было. А тут еще Альберт с вечной своей мелочностью и попреками ревнивца, способными источить и не такой еще крепости камень.
И тем не менее, окинув взглядом нашу молодость, найдешь в избытке и много такого, о чем можно вспомнить с улыбкой. Ну, не прекрасное ли было время? Помнишь, Юта, как смело ты поставила на место Доната Ковальского, когда он опять было вздумал расшвыряться тюками хлопка?
Улыбка ее несколько вымученна и неопределенна, словно бы замешена на неизбывной грусти. Хочется верить, что исходит все это исключительно от надоедливой дымки, от чадных дымов и кислотных испарений порта Лимхамн. Я и мысли не хочу допустить, что у Юты просто не хватает мужества на воспоминания.
Мы же с самого начала вымели всякую муть из своей жизни, она у нас прозрачна, как мартовское утро. Смело, товарищи, в ногу — это же было сказано про нас!
Во всяком случае, Яан в тот раз, когда я ему рассказала, как Юта проучила долговязого Доната, смеялся долго и от души.
Спасибо, сестренка, видать, мне можно спокойно оставаться на командирской должности, коли ты станешь следить за порядком. Теперь я взял в толк, почему это длинный Донат в сердцах пообещал ребятам, что уйдет из отряда, отправится лучше в Гдов к латышу Фабрициусу. Уж там-то никто не станет цацкаться с проклятой контрой. Ну и поломал же я голову, чего это его тянет именно в отряд к латышу Фабрициусу, добро бы еще в польский батальон! Ясно, дражайшая моя сестричка задала парню такую трепку, что впору было прыгнуть в первую попавшуюся прорубь.
Потом, спустя много лет, в Ленинграде я узнала от Виллу, что долговязый Донат погиб от случайной пули в конце лета при подавлении кулацкого мятежа в Молосковицах и его похоронили в Ямбурге. Из своего отряда он так никуда и не успел уйти.
18
Бородач Яагуп слово свое сдержал. Однажды утром, когда я вышел за порог, он уже сутулился на скамейке у крыльца, как нахохлившийся дрозд, в своем сером армяке из домотканого сукна и, уставившись прямо перед собой, расчесывал пятерней бороду. Обещал явиться, чтобы разузнать о делах земельных, вот и пришел.
Брови нахмурены.
Утро доброе. Тебя что, заботы заели?
Заботы не заботы, но порядка у тебя в хозяйстве, командир, нет.
Сколько времени тут в деревне стоите, пора бы парням твоим уже и окрестный люд узнавать. Я же вас всех признаю в лицо. Фамилии, правда, не спрашивал, но, окажись у меня такая надоба, знал бы и по именам. Сегодня вдругорядь вышло так, что стоило мне отправиться на телеге к реке за сеном, как твои разбойники принялись орать, свистеть и затворами клацать. У меня возле речки с пятак покоса. Что я зимой коровам и коняге задам, если у меня сено там сгниет? Сам, что ли, в ясли лягу? Занимайтесь своей войной лучше где в другом месте, чтобы не мешать землю-то пахать. Крестьянское дело нешуточное, им мы все живы. Если сказать по чести, то народ войной этой бесконечной сыт по горло, с самого четырнадцатого года житья от нее нет! Сверх всякой меры! Раз уж видите, что немца все равно не одолеть, так замиритесь наконец, чего тут еще ерепениться, ведь с каждым годом нужда все сильнее становится. Теперь, смотри, война вон аж сюда, под самый Питер, подкатилась.
Кабы наша воля, так мы бы вообще уже нигде не воевали, мил человек. Что поделаешь, нас поставили сюда стеречь, чтобы немец дальше не порывался. Приказ выше нас. Что же до тебя, то скажу ребятам, чтобы больше не придирались.
Да где вам устоять против немца, пустое это! Вот надумает он как-нибудь да и повалит через реку на Питер, вы и разлетитесь во все стороны, будто горстка мякины. У тебя же солдат в помине нет, одни пацаны, только и знают, что по деревьям лазать, шуметь да артачиться, одно слово — мальчишки. Я наслушался речей разных, мол, революция да революция, вся жизнь пойдет отныне по-новому, как об этом в книгах сказано, вот и подумал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102