— Даффи,— объявил однажды Тредер,— проводи Урсулу в Тегель. Набьет чемодан до отказа, а потом, видите ли, не уволочет его. Тощая, что твоя палка, а жрет за троих!
Чемодан и правда был увесистый, а от Лихтенберга до Тегеля путь не близкий, пешком, на трамвае, в метро, опять на трамвае, опять пешком, а эта драная кошка, невестка, за всю дорогу словечка не проронила.
Только дома она наконец разверзла уста. Распаковав чемодан, о содержимом которого позаботились среди прочих пивовар, пивоварова вдова, шведский оружейный мастер, король Густав Адольф, два оружейника с актерскими талантами, а также генерал авиации, она спросила:
— А мартель вам известен?
— О, разумеется,— выпалил Давид,— Карл Мартелл, по прозвищу Молот, год семьсот семнадцатый — семьсот сорок первый, сын Пипина Среднего, мажордом Франкского королевства, он победил фризов, аллеманов, арабов и лангобардов, создал, так сказать, кавалерию как род войск, во всяком случае, в Европе...
— Во всяком случае,— прервала его невестка Урсула,— я не
его имела в виду. А вот это.— И она поставила на стол три бутылки.
— Нет, этот мартел мне неизвестен,— признался Давид,— я думал, вы имеете в виду того, при котором подвизался Бонифаций.
— Как так, он и его создал? Похоже, весельчак был этот майор. Превосходно, вы получите бутылку мартеля, вам еще неизвестного, а мне вы позднее расскажете анекдот о Бонифации, мне еще неизвестный.
— Но Бонифаций Карла Мартелла,— сказал Давид,—крестил язычников.
— Н-да, кошмарная путаница,— хихикнула невестка,— этого типа можете оставить себе. Только не вздумайте сочинять, будто не слышали о Бонифации Кизеветтере. Ах, как же вы миленько краснеете!
Давид воздал должное коньяку, забыв об осторожности.
— Эй, молодой человек, это вам не лимонад,— напомнила невестка, легко осушив, однако, стакан, словно он наполнен был именно лимонадом.— А что означает имя Даффи? — спросила она.— Не зовут же вас на самом деле Даффи? Постойте, выпьем-ка еще по стаканчику майорского винца, наливайте же, подмастерье! Вот хорошо! Так как вас зовут, имя, фамилия?
— Давид Грот,— ответил он и сжался, да, опять начинается история с его именем, никак этого не миновать, невестка невесткой, а измываться над собой он не позволит, какая-то щекочущая отвага распирала его грудь: пусть попробует ляпнуть что-нибудь о его имени, он ей парочку-другую Кизеветтеровых анекдотов отбарабанит, да позабористее, ха, пусть бежит к свекру, старому одру, то есть как к одру, к свекру, конечно же, а, да ведь это все равно, пусть бежит жаловаться, кто вспомнил Бонифация, не я же, ага, она уже открыла рот, но нет, первым делом опрокинула туда еще стаканчик, стаканчик майорского коньяка, блестящая идея — назвать коньяк именем создателя кавалерии, истинно коньячная идея, ха-ха-ха, коньячная идея, остроумно, вот оно, начинается, сейчас она скажет, ах, мол, как странно, что вас зовут Давид, но послушайте, я же могу зваться как хочу...
Он не ошибся. Она начала с имени. Подмигнув ему через пустой стаканчик, она переспросила:
— Давид? Это же тот, кто самострелом прикончил мерзкого великана.
— Пращой,— поправил Давид.
— Пращой? — переспросила невестка Урсула.— Это что, катапульта? А ну покажите-ка, я, кажется, вижу подозрительное местечко.— Она поставила стаканчик и протянула руку, словно желая удостовериться, к местечку, где, как он до той поры наверняка знал, он никакой катапульты не прячет, сейчас, однако же, чувствуя ее руку, потерял былую уверенность, а уж как бы он рад был, чтобы две руки, внезапно ухватившие завязки от юбки и какой-то чудной пояс на спине этой дамы, не оказались его собственными, однако это ему не удалось, ибо остатками мозгов он ухитрился сосчитать: две руки невестки, две твои, вместе четыре, а сзади ведь не невесткины, она же одной выискивает катапульту, и, бог мой, кажется, она ее нашла.— Хм,— сказала невестка, а потом удивилась: — Да что с тобой? Не стой истуканом, да нет, стой, но не истуканом, ах, пожалуйста, еще, еще!
— Пожалуйста,— ответил Давид, вернее сказать, полагал, что ответил.
На обратном пути он подумал: в Ратцебурге я бы этому в жизни не научился. Да, одно дело жить в Ратцебурге и совсем-совсем другое дело — жить в Берлине.
4
И вот этот человек вышел на лестницу, сказал: «Пока, Франциска!» — чмокнул ее, как обычно, в нос, помахал, как обычно, из лифта, но тут, как обычно, что-то вспомнил, на этот раз не свое «Сегодня я чуть-чуть задержусь!», на этот раз он прошептал:
— А знаешь? Меня хотят назначить министром!
С этими словами он захлопнул железную дверцу, едва не сломав себе, как обычно, руку, чертыхнулся в лифте, свистнул еще раз с первого этажа наверх, и его тут же унесла «Волга».
Но если он станет министром, не свистеть ему больше на всю лестницу!
Если он станет министром? И если китайским императором — тоже. А если шахом персидским, так рук ему в лифте не ломать. А если магараджей Эшнапурским, так ездить ему на слоне, а не на «Волге».
Франциска Грот, именуемая Фран — за исключением утреннего прощания и особо торжественных минут,— убрала посуду после завтрака и, заметив сахарную дорожку от сахарницы через весь стол до чашки Давида, поняла, что все осталось по-прежнему. Она давно отказалась от борьбы с дурацким воздухоплаванием сахара и давным-давно уже не придвигала мужу сахарницу к чашке или, что она также пыталась делать, чашку к сахарнице — давно было доказано: ему обязательно нужно что-нибудь рассыпать, ну, если ему больше ничего не нужно,
пожалуйста, пусть себе! А сегодня у него, верно, опять разыгралось воображение, подумать только — министр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149