А знаешь, почему не похвалил? Я за последнее время такие мебели видал и в таких домах побывал, что тебе с отцом и во сне не снилось. Если бы ты видела квартиру хотя бы одной только моей сокурсницы, ты бы дара речи лишилась.
— Это та красивая девочка? — с лукавой улыбкой спросила Малало.
— Да... а ты откуда знаешь?
— Птичка сказала,— с той же улыбкой отшутилась Малало.— Ее отец инженер, управляющий трестом?
Малхаз не ответил на вопрос. Отмолчался. Потом снова заговорил:
— Теперь, мамочка, иные времена. Люди научились ловчить, приспосабливаться, силу обрели и жиром обросли. Нынче такие семьи пошли, по горло всем обеспечены. Ты бы глянула, чего только у них нет, какая обстановка, да не так, с бору по сосенке, а все гарнитуры, сами по последней моде одеты-обуты, по разным странам путешествуют. По заграницам так разъезжают, как вы с отцом в Тбилиси не ездите... А то еще — кооперативное строительство квартир. В одном только районе Ваке до ста кооперативов, и все строятся. А квартиры-то какие! И пятикомнатные есть... Разбогател народ, отъелся. Столько денег у людей завелось, просто удивительно. А вы шести стульям радуетесь, да не только сами радуетесь, еще хотите, чтобы и я от радости в пляс пустился!..
— Что поделаешь, сын мой, мы с твоим отцом — деревенские люди, куда нам с городскими тягаться, да и как? Мы-то что можем?..
— Что можете? А почему, собственно, отец не может? Сперва убивался на кирпичном заводе, и что получилось? У самого-то дома и нет! Разве это дом? Конура какая-то!.. Теперь вот огромной базой управляет, и опять что? Какой для него в этом прок? За такое место люди наперед громадные деньги дают. А отец даром получил и не может пользу из этого извлечь. Вернее, не хочет. Люди по два дома имеют, один в деревне, или просто дача, другой в Тбилиси. А у нас и одного приличного нет, ни там, ни здесь... Ты еще говоришь, почему я невесел, почему скучный, да неразговорчивый, да то, да се... Если любите меня и обо мне заботитесь, так делом подсобите, а пустые разговоры ничего не стоят...
Малало разинув рот слушала сына. В жизни не слыхала она от Малхаза стольких слов, вместе сказанных, да с таким жаром, так взволнованно. У нее словно прояснился разум, пелена какая-то с глаз спала.
Вот, оказывается, что мучило их сына! Люди разбогатели, в гору пошли, только Зенклишвили топчутся на одном и том же месте.
Да и у них в деревне разве не так? Разве не то же самое происходит? Председатель колхоза не побоялся судов-пересудов и возвел себе двухэтажный дом, председатель райпотребсоюза такую домину отгрохал, что ой-ой-ой! Да оцинкованной жестью кровлю перекрыл... А посмотрите на Мчедлишвили, Гогичайшвили, Сазандришвили, Роинишвили, Баблидзе, Мехришвили! Какое состояние нажили, как обстроились!
Не счесть, сколько новых домов в одном только Самеба по-вырастало, и не каких-нибудь, а все огромные, все кирпичные, как говорят теперь, с «новой планировкой» да с оцинкованными кровлями, с мозаичными лестницами и широкими окнами, с застекленными галереями — «шушабанди», которым и название новое придумали — лоджия, с марани, с большущими подвалами, с разными хозяйственными постройками и шут его знает с чем... Полы то в комнатах сплошь паркетные, да кафеля кругом, да уборные теплые, да ванные горячие...
У Малало аж дух перехватило...
Семья ее отца, царство ему небесное, Каколы Шавдатуашвили, первейшей считалась во всем селе, а теперь? Что осталось от былого богатства, только дым? II почему она не замечала всего этого, проглядела! Нет, замечать-то замечала, но до мозгов не доходило. Вместо того чтобы вовремя подтолкнуть мужа и последовать примеру умных людей, она в какой-то дремоте пребывала. Ой, горе ей, горе, и это называется верностью мужу и любовью к сыну? Слава богу, хоть сейчас прозрела, и опять же благодаря Малхазу...
Они с Годердзи смотрели на него, как бараны, и удивлялись, отчего он не смеется! А чего ему смеяться-то, солнышку моему, у него все нутро огнем горит, а мы ничего не видим, не замечаем! Горит у него сердце, горит! И все по их вине, все по их вине...
Годердзи в тот день пожаловал домой навеселе.
С тех пор как он начал на базе работать, но крайней мере, пять дней в неделю возвращается домой подвыпившим. Войдет, грохая дверьми, стуча сапожищами, возьмет приготовленную для него банку мацони, запустит в нее длинный хлебный нож, размешает, разболтает ножом этим мацони, потом поднесет банку ко рту и, пока до дна не опустошит, не оторвется.
Вот и сейчас, сопя и причмокивая, опорожнил он целую банку буйволиного, густого, как масло, мацони, со стуком поставил ее на стол. Потом сел на кровать, кряхтя, разулся, шумно поскреб волосатую грудь.
Малало, как ни странно, уже лежала, с головой накрывшись одеялом, да еще повернувшись к нему спиной.
Сколько Годердзи себя помнил, жена никогда не ложилась спать раньше него,— разве только если бывала больна. Она всегда с улыбкой встречала его и сразу же сообщала все интересные новости.
— Эй, Малало,— окликнул ее Годердзи.— Что за сон тебя сморил? — И, не получив ответа, с размаху шлепнул ее ладонью по широкому заду.
Малало не отозвалась, притворяясь спящей.
— «И плато-ок тебе-е я бро-ошу...» — запел Годердзи слышанную когда-то в княжеском доме старинную песню. Пел тихим голосом, мурлыкал — в хорошем, видать, настроении был.
Малало вдруг резко ткнула его локтем в бок:
— Угомонись, нехристь,— ночь на дворе. Распелся мне здесь, будто он один в доме.
— Вот еще! Уже и петь не дают,— удивился Годердзи. Продолжая тихонечко напевать, он взбил подушки, лег, устроился поудобнее и только стал задремывать, Малало вдруг подскочила как заведенная кукла и села на ПОСТРЛИ, выпрямившись, словно кол проглотила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152