В комнате стояла такая тишина, что муха пролети — слышно было бы. Даже Вежико Цквитинидзе и тот звука не произносил и с любопытством созерцал почти легендарного Киту Ларадзе.
Кита Ларадзе,— это имя было известно всей Грузии...
А уж в Картли оно всех приводило в трепет.
«Учитель Кита», как обыкновенно его называли, был сыном меджврисхевского священника и учился в Горийской духовной семинарии одновременно со Сталиным, но был пятью годами младше него и на три класса ниже.
Ларадзе и Джугашвили в Гори жили по соседству, и Сталин с детства хорошо знал Киту.
После Отечественной войны Киту но крайней мере пять раз вызывали в Кремль, где он беседовал со Сталиным. О содержании этих бесед Кита никому не рассказывал, хотя каждый раз, когда он встречался с кем-нибудь в тесном кругу, все его умоляли рассказать хоть что-нибудь.
Для ответственных работников имя Киты было все равно что пугало. «Чтоб тебе с Кита Ларадзе дело вести» — это пожелание произносилось подобно проклятью.
Особенно свирепствовал Кита в своем родном районе, соседнем с Самебским. Тамошним райкомовским и райисполкомовским работникам житья от него не было.
Достаточно было какого-нибудь пустяка, и Кита уже мчался в Тбилиси жаловаться в Центральный Комитет. Если, паче чаяния, и там он не добивался успеха, тогда уж писал прямо в Кремль, и горе тому, кого Кита обвинял в своих «докладных записках».
После смерти Сталина Кита немного приутих, осел, боевого задора у него поубавилось, но для некоторых он продолжал оставаться все такой же страшной личностью.
И вот теперь все молча взирали на тщедушного узкоплечего старика с браво торчащими усами, облаченного в изрядно поношенный серый костюм.
А он, нимало не смущаясь, будто он тут не нежданный и случайный, а самый что ни есть главный и важный гость, восседал с независимым видом, сверля своими серыми глазками окружающих, и с аппетитом уничтожал кусок белого индюшиного мяса.
Годердзи улучил момент и сердито прошипел Малало:
— Какого черта ты его привела, не могла сказать, что нет меня дома?
— Да как же, так он тебе и поверит! Сказала я, но с ним разве сладишь? Весь дом обошел, ровно сыщик, а потом сюда ввалился.
— Оэ-э!.. - с неудовольствием протянул Годердзи.
В это самое время Кита поднялся на ноги, отер лицо белоснежной крахмальной салфеткой, подкрутил кончики усов, обвел своими глазами-гвоздиками присутствующих и, удостоверившись, что весь стол внемлет ему, громко и внятно, отчеканивая слоги, словно объясняя урок деревенским ребятишкам, слегка склонив голову на бок, заговорил:
— Когда меня вызвали на встречу со Сталиным осенью 1949 года — это была наша третья встреча после войны,- этот великий человек спросил меня в который уже раз: ну, дорогой Кита, как живет
ваше крестьянство? Я ответил: мой дорогой Сосо, говорю, пока-то очень туго живет наше крестьянство. Опечалился великий человек и сказал так: я знаю, мой Кита, знаю, но что поделаешь, ведь какое огромное государство надо нам восстанавливать!..
Ежели бы я тогда видел эту семью, я бы взял и сказал ему прямо, как я умею: Сосо-джан, у нас возродились капиталисты!..
— Как нам это следует понимать, батоно Кита? —- не вытерпел Бежико Цквитинидзе.
— Так надо понимать, как я сказал,— отрезал Кита.
— Вы сейчас изволите говорить такое, батоно Кита, что ни один из сидящих здесь не сможет с вами согласиться, ибо пока ничего подобного не зафиксировано ни в одном партийном документе.
— И-их, напугал больно! Не согласишься, и шут с тобой. Я говорю то, что вижу и в чем уверен, и говорю прямо, без обиняков. А вам предоставляю юлить и изворачиваться и ложные протоколы составлять.
Годердзи смотрел на него с опаской.
У Малало вытянулось лицо.
Вахтанг Петрович, нахмурившись, нервно курил сигарету и очень настороженно поглядывал на подогретого вином тщедушного старичка с вызывающе торчащими усами, который грозно озирал присутствующих.
— У меня в доме, знаете, крыша прохудилась, и дождь проникает внутрь. Я — я, народный учитель Грузии, персональный пенсионер всесоюзного значения, член партии с 1920 года и — личный друг Сталина! — так вот, я не могу достать для своей крыши шифер и приехал теперь к вам, в Самеба, за этим самым проклятым-распроклятым шифером. Мне сказали, что если где и достанешь, так только на тамошнем складе, а больше нигде! Но когда я вошел в этот дом, у меня, знаете, в глазах потемнело...
— Хорошо бы, если б правда у тебя в глазах потемнело,— тихонько проговорил Бежико и в поисках одобрения глянул на секретаря, но Вахтангу Петровичу было не до его шуток, он с сосредоточенным видом слушал разгорячившегося Киту.
А тот все больше входил в раж.
— Да, да, в глазах потемнело! Такой роскоши я и в самом Кремле не видывал... Хо-хо-хо, какое богатство я тут обнаружил, какую роскошь!..
— Что все же вы такое увидели, батоно? — Бежико, не выдержав более, вскочил. Вид у него был очень боевой.
— Ты, вероятно, слышал, что нахального цыпленка лиса первым съест? Как бы и с тобой того не приключилось. Сядь и молчи,— отбрил его Кита.
— Глубокоуважаемый товарищ Ларадзе,— Бежико проглотил слюну, видно, от возмущения у него в горле пересохло.— Вы здесь не ведите сомнительную агитацию и вообще знайте, что сейчас не то время, когда даже ложь ваша проходила...
— Мою ложь пока никто не слышал, а моя правда и раньше проходила и сейчас хорошо пройдет... Так вот, значит, я вам говорю, что глаза мои увидели такое богатство в доме этого... как его... я забыл, дружище, как, бишь, тебя зовут?
— Гостю не подобает забывать имя хозяина, дядюшка, его хлеб-соль кушать изволите, его вино пить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152