В отличие от Вяткина Малинина не увлекалась командами и распоряжениями, не суетилась напоказ, зато из ее поля зрения ничего не ускользало, и фактически весь процесс разгрузки протекал всецело по ее указаниям.
За красивой дежурной по станции хвостом ходили несколько наших командиров и о чем-то громко спорили.
Малинина же будто не слышала их голосов. Время от времени она что-то негромко говорила технику-смотрителю, и в ответ на это маневровый паровозик, специально присланный с узловой станции, подцеплял то один вагон, то другой и тащил их к бетонной эстакаде.
Дело осложнялось тем, что разгрузочная эстакада была очень короткой, и с каждой стороны можно было разгружать одновременно лишь два вагона.
Бойцы штабной роты сгружали из закрытых вагонов громоздкие ящики, а батарейные расчеты хлопотали на открытых платформах. Они снимали крепления с пушечных лафетов, чтобы можно было перекатить их на эстакаду.
Завидев меня, командиры, окружавшие Малинину, «вспомнили» свои дела и рассыпались кто куда.
Удивленная их неожиданным исчезновением, Малинина осталась в одиночестве. Она, по-видимому, смекнула, в чем дело, и, когда я проходил мимо нее, внимательно меня оглядела.
Мне очень хотелось остановиться, заговорить с ней, сказать ей что-нибудь теплое, заглянуть еще раз в глаза, по которым так истосковался, но и сейчас я подавил свое желание и так прошел мимо нее, словно у меня не колотилось сердце в груди и вроде я даже в мыслях не имел остановиться и заговорить с ней.
Перед зданием станции Вяткин, отчаянно размахивая руками, на высоких нотах втолковывал что-то командиру одной из батарей. По уставу, Вяткин должен был доложить мне о ходе работ по разгрузке, но, заметив мое появление, тотчас сделал вид, будто не видит меня, помчался к вагонам, стоявшим в начале станции, и скрылся за ними.
Нетрудно было догадаться, что он не захотел в присутствии Малининой отрапортовать мне. Тщеславие не позволило ему этого.
Тогда я тоже направился туда, куда он. Я решил осмотреть эшелон и с другой стороны.
В начале эшелона стоял Вяткин и что-то кричал бойцам. Иначе он не мог: обязательно должен был указывать повышенным голосом, а замеченного в каком-нибудь проступке бойца (пусть даже при пустяковом нарушении) должен был расчихвостить при всех самым строгим образом.
Увидев меня, он, точно только сейчас меня заметил, поспешил навстречу и отдал рапорт.
И на этот раз я без труда его понял: здесь мы находились под прикрытием вагонов, и Малинина не могла видеть унижения бывшего штабного офицера...
Мы обошли разгружаемые вагоны с обеих сторон и вернулись на перрон.
Вяткин счел свою организаторскую деятельность законченной, зашагал рядом со мной и более уж никуда не отлучался.
Разгрузка велась полным ходом. Все делалось четко, своевременно и не требовало нашего вмешательства.
Между тем мы с Вяткиным приблизились к Малининой.
— Нина Сергеевна, разрешите вам представить майора Хведурели, начальника штаба нашего полка.
Я взял под козырек и остановился неподалеку.
Малинина чуть склонила голову, но ничего не сказала в ответ. Лицо ее оставалось холодным и безразличным. Она стояла так, словно всей своей позой хотела сказать: «Меня не интересует никто и ничто, кроме дела, а уж тем более — мужчины, которых я ненавижу из-за их неприкрытого инстинкта самца...»
— Майор Хведурели, как всякий артиллерист, большой поклонник женщин, и в особенности красивых...— продолжал Вяткин, обнажая в улыбке свои белые ровные, один к одному, зубы.
Малинина бровью не повела. И на меня не взглянула. Она строго смотрела на Вяткина, точно ожидая продолжения его речи.
— Что бы вы сказали, дорогая Нина Сергеевна, если бы майор и за вами начал ухаживать? — Вяткин деланно хохотнул.
Малинина пожала плечами, нахмурила брови и так глянула на Вяткина, как строгий воспитатель на расшалившегося воспитанника.
— Майор, я уже подметила, что вы обладаете незаурядным даром создавать неловкие ситуации,— проговорила она без всякой улыбки.
— А что здесь неловкого? — с некоторой растерянностью спросил Вяткин. Самоуверенности и заносчивости в нем поубавилось.
Малинина повернулась к нему спиной и пошла вдоль платформы, по обыкновению чуть склонив набок голову. Она шла медленным шагом, наблюдая за работающими бойцами.
Не знаю почему, но, не сговариваясь, мы с Вяткиным оба последовали за ней и, догнав, зашагали в ногу, один справа, другой слева от нее.
— А знаете, товарищ майор,— обратился ко мне Вяткин,— Нина Сергеевна не только театровед, но и отличная спортсменка. До войны она входила в состав сборной Ленинграда по волейболу.
— Очень приятно,— отозвался я, украдкой оглядывая Малинину сбоку. Лицо ее казалось выточенным из слоновой кости.
— Почему же вам это приятно? — спросила Малинина.
— Просто потому, что до войны и я играл в волейбол, хотя, правда, лишь в масштабах института.
Она внимательно поглядела на меня (так, как будто впервые увидела), но ничего не сказала.
— Давайте завтра в свободную минуту сыграем в волейбол! Пригласим Нину Сергеевну, посмотрим, на что она еще способна.— Вяткин вскинул глаза сперва на меня, потом на нее.
От предложения Вяткина у меня екнуло сердце.
— Если удастся, отчего же нет, сыграем! — ответил я как можно равнодушнее, стараясь ничем не выдать охватившей меня радости.
— В одной из наших батарей должны быть сетка и мяч, мне помнится, я видел их где-то мимоходом. Распоряжусь, чтобы их принесли в штаб, и сыграем, поразомнем мышцы, а то ведь совсем задеревенели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114