Но, очевидно, мою собеседницу это вовсе не смущало. Кажется, даже наоборот, она была рада, что я не мешаю ей высказать свои мысли. Может быть, ей как раз и нужен был такой молчаливый собеседник, как я.
Потом она как-то незаметно перевела разговор на себя (разве женщина может иначе?). «Я не всегда была кукольницеи, прежде я работала в лучшем театре Ленинграда, в Александринке, и была известной драматической актрисой»,— проговорила она как бы между прочим. При этом в голосе ее прозвучали горделивые нотки.
При упоминании об Александрийском театре я насторожился.
Сердцем почувствовал: сейчас мы заговорим о чем-то важном.
Разом очнувшись от своих мыслей, я окинул внимательным взглядом собеседницу. Она сидела, прислонясь спиной к стене землянки, заложив ногу на ногу, и курила с подчеркнутым наслаждением. Мне показалось, что она просто красуется передо мной. А ко мне подступало волнение. Будто невзначай я спросил:
— В какие годы вы работали в этом театре?
— А почему вас это интересует? — с коварной улыбкой спросила она.
— Интересует,— не сдавался я.
— Все вы такие странные, мужчины,— больше всего вас занимает возраст женщины. Можно подумать, это главное. Хотите, я скажу, какой вопрос вы зададите мне сейчас? Сейчас вы спросите, сколько лет было мне, когда я поступила в этот театр. Потом вы сопоставите обе цифры, что, конечно, нетрудно сделать, в этих пределах складывать и вычитать все умеют, и цель ваша будет достигнута. Господи, какие однообразные, какие неинтересные пошли нынче мужчины, просто ужас!..
— Там работала одна моя знакомая,— несмело проговорил я.
— А-а,— протянула она и выдохнула густую струю дыма. Теперь она рассердилась, что меня интересует не ее персона, а кто-то другой, и жаждала отомстить.
— Когда она работала? — холодно спросила Василиса. При этом она уставилась на меня в упор так, точно впервые видела.
«Вот шельма,— подумал я,— в один миг превратила меня в обвиняемого, а сама стала в позу следователя».
— До войны,— как можно более равнодушно ответил я.
— Пушкин тоже до войны был,— пошутила Василиса.
— Во всяком случае, в тысяча девятьсот тридцать девятом году она состояла в труппе...
— Ее имя и фамилия? — властно спросила она. Молчать не имело смысла, и я сказал:
— Лида Каверина.
Она метнула молниеносный взгляд. Но сказать ничего не сказала. Несколько минут мы оба молчали.
— Лида Каверина? — спросила она отсутствующим тоном человека, ушедшего в свои мысли.
— Да.
— Нет, такой там не было.
— Как не было? Я даже видел ее на сцене! — взбунтовался я.
— И, вероятно, не только на сцене?
— Она играла в «Платоне Кречете», ее очень хвалили.
— А-а-а,— протянула моя собеседница.
— Ну, вспомнили? — с нетерпением спросил я.
— Нет,— отрезала она.
— Видимо, вы сами не входили в труппу этого театра.
— То есть как это? — вскинулась она.— Вы считаете, что я...
— В те годы,— смягчил я свое обвинение.
— А-а... Которые же это были годы?
— Тысяча девятьсот тридцать девятый и тысяча девятьсот сороковой.
— Какая из себя была эта ваша Каверина?
— Высокая стройная блондинка с зелеными глазами.
— Как, говорите, ее звали?— глухо спросила Василиса.
Она застыла, замерла. Глаза ее устремились куда-то вдаль, поверх меня. Наконец, после долгого молчания, она заговорила, словно милостыню подавала:
— Я вспомнила... да, была такая, но вспомнила, не как актрису — актриса она была очень слабая! — а как красивую женщину... Внешность у нее была крайне соблазнительная, всех с ума сводила... наверное, и вас?
— Насколько я знаю, она была хорошей актрисой и хорошим человеком,— с сердцем возразил я. В моем голосе помимо воли прозвучала обида.
— Простите, но этому не вам меня учить. Дальше статистки она не пошла.
— Как это статистки, она играла в «Бесприданнице»!
— Играла, когда первая исполнительница бывала больна. Должна сказать, ей приходилось нелегко. Вам не следует обижаться на правду.
Я поднялся, чтобы не сказать ничего резкого. В эти минуты я испытывал к Василисе неодолимую неприязнь. Она поняла, что я собрался уходить, протянула мне руку на прощанье и проговорила каким-то иным, изменившимся голосом:
— Если вы увидите Лиду, скажите ей, что я ее помню.
С этими словами она тоже встала и повернулась, чтобы войти в землянку.
— Охотно, но... но я не знаю вас... о вас...— У меня стал заплетаться язык.
— Ирина Германовна Клюева, заслуженная артистка РСФСР.
— Скажите, как найти Лиду, дорогая Ирина Германовна! — неожиданно для самого себя взмолился я.
Она остановилась. Обернулась. Уставилась на меня. Потом провела пальцами по брови, точно вспоминая что-то, и одним духом проговорила:
— На Карельском участке фронта в Седьмой армии, в полевом госпитале главным хирургом работает ее муж — Анатолий Аркадьевич Балашов. Спросите его, он вам скажет все.
Меня словно стукнули чем-то тяжелым по затылку.
«Муж Лиды?! Но когда же она вышла замуж? Почему я ничего не знаю?!»
Я одним прыжком догнал Ирину Германовну, схватил ее за руку, повернул к себе.
— Что вы говорите, какой муж, у нее не было мужа!
— Какой муж? — отчеканивая слова, переспросила она и так же ответила: — Муж, которого она отняла у меня.— Клюева по-военному резко повернулась на каблуках и ушла, не прибавив ни слова.
Я стоял окаменев. Лицо мое горело. В сознании всплывали какие-то обрывки мыслей.
Я видел, как группа артистов вышла из землянки, к ним присоединилась Клюева, как потом комиссар вел их к лесу; я смотрел на лес, черной каймой замыкавший белый простор, и ни о чем не думал.
Вот и все!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114