Ведь где светло, там как будто и тепла больше. И все вокруг показались мне улыбающимися и веселыми.
В конце казармы я заметил высокую фигуру Буншева. Только я хотел ему что-то Сказать, как передо мною вытянулся сержант Чурилин. Этого полнолицего, лысого, всегда довольного собой человека с выпячивающимся животом и тонким голосом я почему-то с самого начала невзлюбил, хотя старался, чтобы этого никто не почувствовал.
Чурилин окончил пединститут и до войны преподавал в школе. Наверное, поэтому он всегда держался важно, со всеми разговаривал свысока, лез не в свои дела и не упускал случая, чтобы пообщаться со мной.
— Товарищ майор, весь наш личный состав приносит вам глубочайшую благодарность за этот приятный сюрприз,— с артистической улыбкой начал он.
Я невольно улыбнулся, заметив рядового Нескина. Он стоял сзади Чурилина и, тараща глаза, смотрел на непрошеного оратора. Видно, удивленно соображал, что бы могло означать слово сюрприз. Нескин мордвин с Волги, мужчина крупный и грубоватый, в молодости был караванщиком и имел собственных верблюдов. Рассказывал он о них очень интересно, потому, если нам случалось беседовать, речь шла только о верблюдах. Специально, чтобы перебить Чурилина, я хотел спросить у Нескина, едят ли верблюды пальмовые листья, но в это время но казарме разнеслось: «Смирр-на-а!>>
Раз такая команда давалась в моем присутствии, ясно было, что прибыл кто-то старше по рангу.
В дверях я столкнулся с Пудовкиным. Этот высокий, приятной наружности генерал-майор, всегда подтянутый, спокойный в разговоре и интеллигентный на вид, относился к числу тех начальников, которых не очень-то любят, но и не ненавидят. Про таких с интересом говорят только тогда, когда их назначают на новую должность или снимают со старой.
Принимая рапорт, он смотрел не на меня, а поверх моей головы - на пальму, и у него было такое выражение лица, словно он увидел в казарме вывозившуюся в грязи свинью с целым выводком поросят.
Сначала он молча обошел пальму кругом, потом, глянув на меня так, будто только что увидел, ехидно сказал:
— Дом отдыха здесь устроили. Премиленько! — И направился к моей рабочей комнате.
Генерал Пудовкин считался воспитанным человеком. Вернее, стремился слыть таковым. Он никогда не распекал подчиненных на людях, а обязательно вызывал к себе, но так, чтобы все видели и понимали: для взбучки.
Мы вошли в так называемый кабинет командира, где стоял грубо сколоченный стол, покрытый куском красной материи, и две садовые скамейки, которые приволокли сюда из парка.
— Что вы здесь устроили? Пивную или районный загс? Почему нарушаете воинский устав? Неужели вам неизвестно, что койки в казарме должны быть не ближе двух метров от окна? Диверсанты же с улицы смогут дотянуться до бойцов. Вы готовите своим подчиненным бойню и считаете, что проявляете о них заботу?! А куда вы оттащили пирамиды для винтовок? Или не знаете, что они должны стоять у входа, чтобы во время тревоги бойцы легко могли найти оружие? Да вы...
Заметив, что я хочу что-то ответить, раскрасневшийся как рак и чрезвычайно сердитый генерал своей интеллигентской рысцой поспешил к двери Он не захотел вступать со мною в спор, чтобы не унижать собственного достоинства.
— Сейчас же убрать отсюда эту дурацкую пальму! Здесь не Ривьера, здесь казарма. - И поспешно добавил: — Советская казарма, казарма Красной Армии! Сейчас же вытащить и выкинуть в овраг! О выполнении приказа доложить...— он посмотрел на часы, через двадцать минут! Ясно? - И, грозно поводя глазами,
не дожидаясь ответа, он все той же интеллигентской рысцой протанцевал к выходу.
Следом продефилировала его свита. Среди сопровождающих я заметил одного из своих старших лейтенантов, Иовчука. Я знал, что именно он проинформировал Пудовкина о том, что в казарму притащили пальму, и теперь, довольный, шел за генералом.
Я не удержался и громко позвал:
— Товарищ старший лейтенант Иовчук, ко мне!
Старший лейтенант, он же заместитель командира батареи, остановился. Остановились и другие, шедшие за генералом, и посмотрели в мою сторону. Только генерал продолжал «плыть», мерно покачивая узкими плечами.
Старшему лейтенанту Иовчуку, видимо, очень хотелось быть поближе к начальству, чтобы успеть сказать по моему адресу несколько язвительных слов.
— Старший лейтенант, не слышите? — еще резче обратился я к нему, зная, что этот окрик больнее для него, чем удар хлыста.
Когда раскрасневшийся от бега, едва переводя дух, старший лейтенант предстал передо мною и с выражением сердитой готовности в маленьких глазках уставился на меня, я строгим голосом приказал:
— Возьмите эту дурацкую пальму и...— я хотел сказать «выбросьте», но язык не повернулся,— выставьте ее за полигоном. Выполнение доложить... - я тоже по-пудовкински посмотрел на часы,— через пятнадцать минут! Ясно?
— Ясно,— как побитый произнес старший лейтенант и отвел взгляд.
Я повернулся к нему спиной и пошел в свою рабочую комнату.
Я подошел к окну, выходившему к оврагу. В ожидании, пока вынесут пальму, я задумался; то одно, то другое видение представало перед моими глазами.
Этот овраг прилегал к полигону. Вдоль него раньше тянулась конюшня... У покрытого высохшим навозом подножия склона валялась знакомая зеленая кадка... Пока пальма катилась вниз, ее ветки накрутились на кадку, поломались, обтрепались... Разорванные, напоминающие тряпки, они валялись тут и там. На оголенном стволе их оставалось всего несколько, но и те обмотались вокруг него, как бинт на лежащей в гипсе руке.
Мне стало грустно... Я видел то облепленные навозом, сломанные листья, то семенящего интеллигентской рысцой генерала, то крошечные, с горошину, глаза наушника — старшего лейтенанта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114