— Потому ты и стоял с такой кислой миной, словно в штаны наложил, да? Значит, это твое распоряжение?
— Нет, не мое.
— Ну, ну! Вранья чтоб я не слышал! — пробасил Хижняк.
— Генерал-майор Пудовкин приказал! — сказал я.
От неожиданности Хижняка передернуло. Этого уж он никак не ожидал. С раскрывшимся от удивления ртом он повернулся к Пудовкину.
— Что за чушь он мелет? Это правда ты приказал? — спросил он побагровевшего генерала.
— Товарищ генерал-лейтенант, согласно воинскому уставу, такие зуп... троп... зубтропические растения...
Хижняк, не дослушав его, резко повернулся и, буравя Селиванова взглядом, закричал на него:
— Ты откуда родом, солдат?
— Из Твери, нынче Калинина, товарищ генерал-лейтенант. -- Не думаешь ли ты, дурья твоя голова, что это береза или ясень, что так торопишься выбрасывать? Или это отцовский лапоть? — Он многозначительно посмотрел на Пудовкина.
Все догадались, что Селиванов был здесь сбоку припека: Хижняк нашел выход, как отчитать подчиненного генерала, не унижая его достоинства.
— Разрешите доложить! — вытянулся перед генерал-лейтенантом мой старший лейтенант.
— А тебе еще какого черта надо? — Хижняк бросил на него подозрительный взгляд.
— Товарищ генерал-лейтенант, бойцы нашей части будут вам очень, очень благодарны, если вы вернете нам пальму. Они очень огорчились, что эту зубтропику унесли, и должен доложить, что мы, солдаты, очень, очень...
— Вот видите...- прервал его довольный Хижняк, злорадно поглядывая на Пудовкина и на меня.— Интеллигентская бесхребетность здесь не нужна. Нужно знать сердце солдата, его душу, его психологию, склад характера, наконец! Без этого ничего не получится, и мы будем похожи на того бездельника, который чесал себе... знаете ведь, что чесал?.. Будь у него настоящее дело, он бы этим не занимался. Вот так-то! Настоящее дело делать надо, а не показухой заниматься! Дело во имя победы над врагом, а не дело просто ради дела!.. Л ты, старший лейтенант, молодец! Вовремя подметил настроение солдат. Так и нужно, браток! Так! Надо иметь нюх гончей, чтобы чуять солдатскую душу за сто километров, их мысли — за двести, настроение — за триста! Поняли, что я сказал?
— Поняли, товарищ генерал-лейтенант! — крикнул Иовчук, вытягиваясь еще сильнее.
Я смотрел на Пудовкина, а он — на моего старшего лейтенанта. Пудовкин глядел на него как баран на новые ворота.
— Сейчас же верните назад этот зубтропик! — заорал Хижняк, выкатывая глаза.
Бойцы подняли кадку и бегом понесли ее к казарме. Генерал-лейтенант походочкой вразвалку шел сзади, незаметно поглядывая на пальму. Видно было, что она ему очень понравилась. Мы тоже шли следом.
Когда мы вошли в казарму, там уже царил порядок. Старшины с военной оперативностью выполнили распоряжение Пудовкина: койки были выдвинуты к середине, пирамиды стояли у входа, одним словом, все было согласно уставу.
Одновременное появление пальмы и командира корпуса вызвало среди бойцов сильный переполох.
Как только пальму внесли в казарму, Хижняк заметно повеселел и, присев на табурет, стал беседовать с бойцами.
Надо сказать, что генерал твердо был уверен, что умеет говорить с солдатами по душам. Кстати, это своего рода талант, которым обладает не каждый начальник. Но, увы, уверенность Хижняка мало соответствовала действительности.
Когда командир корпуса пришел в казарму, занятия уже закончились и бойцы отдыхали. Хижняка сразу же окружили солдаты и офицеры. Воспользовавшись этим, Пудовкин отвел меня в сторону и с упреком спросил:
— Неужели у вас все такие двуличные, как этот старший лейтенант?
— Нет, только он один. А чем вы недовольны, он же хвастается своей близостью к вам?
Пудовкин сделал вид, что недослышал моих последних слов, и обиженно продолжал:
— Неужели ничего другого нельзя было придумать, чтобы не ссылаться на меня? Вообще-то говоря, я уже давно заметил: если представляется случай поставить начальника в неловкое положение, вы бываете очень довольны. Почему?
— Товарищ генерал,— ответил я,— согласно уставу, каждый должен отвечать за свой приказ.
Генерал надулся, отошел от меня и встал рядом с Хижняком.
Между тем командир корпуса счел свое пребывание среди бойцов законченным. Он встал, собираясь уходить.
Чурилин, воспользовавшись удобным моментом, вытянулся перед ним и самоуверенно начал:
— Разрешите обратиться, товарищ генерал-лейтенант!
— Говори! — грозно глянул на него Хижняк. Смелость сержанта ему не понравилась. Ведь злополучный сержант может спросить что-нибудь неуместное. Дружескую беседу с бойцами генерал понимал очень своеобразно: говорить должен был он сам, а они — лишь внимательно его слушать.
— Товарищ генерал-лейтенант,— скороговоркой продолжал Чурилин,— от имени рядового состава нашей части мы выражаем вам глубокую благодарность за ту отеческую заботу, которую вы о нас проявляете...
Хижняк сразу смягчился, лицо у него так и расцвело, глаза увлажнились.
— Офицеры! — раздался бас довольного Хижняка.— Знайте, наша сила — это они! — Он простер руку в сторону солдат.— В них — залог нашей победы! А вы, друзья мои,— обратился он к солдатам,— знайте, что они,— теперь он махнул рукой на нас, офицеров, - ваши отцы и наставники! Вы — тело, они — голова, друг без друга вы не обойдетесь...
— А ноги кто? — не знаю, из-за своего внутреннего озорства или по наивности нерешительно спросил Бушнев и сам испугался своей смелости. Что делать, водилась за ним такая привычка: стоило ему заметить малейший намек на шутку, он должен был обязательно подхватить ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114