коли так суждено, лучше уж мне тут погибнуть, у люльки. Но вот... мы оба с ним уцелели... Войдите. Садитесь, вон тот стул чистый...
Из темного угла комнаты смотрели три пары глаз — маленькие девочки лет пяти-шести с любопытством разглядывали меня.
— Ну, мне пора, надо пойти проведать моих ребят,— сказал я, чувствуя, что решительно не знаю, о чем дальше говорить, и направился к двери.
Она пошла следом, провожая меня. Но дверь комнаты сама захлопнулась, и мы вдруг оказались вдвоем в темных сенях.
Я растерялся, видимо, она тоже, и мы в темноте столкнулись друг с другом.
Когда ее крепко сбитое ладное теплое тело коснулось меня, я в одно мгновение потерял голову и, безотчетным движением обняв ее за талию, с силой привлек к себе. Она не противилась, не отталкивала меня, не пыталась вырваться. Напротив того, я почувствовал — сама припала ко мне.
Охваченный жгучим волнением, я, стиснув ее в объятиях, крепче прижал к груди; она обвила мою шею своими гибкими нежными руками и долгим поцелуем прильнула к моим губам... Сознание у меня помутилось, в сердце словно что-то сорвалось с привязи, и, не помня себя, я приник к ней.
Не знаю, сколько протекло времени...
Способность соображать вернулась ко мне, когда она сняла руки с плеч, высвободилась из моих объятий и мягко, но настойчиво подтолкнула меня к выходу. И как только я, повинуясь ей, переступил через порог, она поспешно закрыла за мною дверь.
Я был весь напряжен, шел с таким чувством, словно как птица готов был оттолкнуться от земли, взлететь...
Запах ее — смесь молока и миндаля — преследовал меня, кружил голову, я видел перед собой ее серо-синие затуманенные жаждой любви глаза...
Но случилось нечто неожиданное: хотя я все время мечтал о Рите, встреч с нею я стал почему-то бояться...
Отправляясь на обход моих прожекторов, я уже не старался пройти перед ее домом, напротив, норовил как-нибудь пробраться стороной, чтобы лишний раз не столкнуться с нею.
А если бы меня спросили, в чем тут была причина, я не сумел бы ответить.
Но по утрам мы с ней непременно встречались — в тот час, когда я освобождался от моей службы. Днем ведь прожекторы не нужны. Бойцы надевали на них брезентовые чехлы и, приткнувшись кто где, задавали храпака.
А я пускался по тропинке, бегущей к домику стрелочника.
Как и у меня, у Риты и у ее свекрови забот и хлопот по ночам было больше, чем днем. В расположенный неподалеку фронтовой склад боеприпасы привозили и увозили по ночам, чтобы не выследили немцы. Не было такой ночи, чтобы от склада не отошли, по меньшей мере, два или три эшелона и чтобы туда не прибыло еще в соответствии с расписанием рабочего времени; но ночам склад оживал, а днем был безлюден и казался заброшенным.
Еще чаще проходили в ту и в другую сторону поезда, направлявшиеся к передовой линии. Они перевозили оружие, провиант, а то и воинские части. Эти поезда тоже двигались только под покровом ночной темноты — им необходимо было добраться до места и вернуться назад раньше, чем рассветет. Правда, летние северные ночи не очень-то темные, но все же ночь есть ночь.
Так что бедная старуха не имела ни минуты покоя. Она уходила в будку для дежурств, едва, бывало, смеркнется и оставалась там до утра. Когда свекрови становилось невмоготу или если она прихварывала, ее сменяла Рита, старуха же нянчила грудного ребенка.
Неподалеку от их домика стоял старый дощатый сарай. В нем когда-то хранились материалы для ремонта путей. Вокруг сарая буйно разрослась зеленая сочная трава, такая высокая, что доставала мне до пояса.
Там, у этого заброшенного сарая, и встречались мы с Ритой. Мы опускались на траву и подолгу сидели бок о бок, прислонившись спинами к нагретой солнцем дощатой стене. То Рита рассказывала мне историю своей унылой, однообразной жизни, то я вспоминал о чем-нибудь вслух.
Как я любил, положив голову ей на колени и раскинувшись в душистой траве, смотреть в безоблачное синее небо!..
Был июль, погода стояла жаркая. Трава оставалась нескошенной — до нее ли было в те дни?
По утрам, едва солнце бросало косые лучи на росистую траву и капли росы загорались на ней алмазами, в воздухе стоял такой дурманящий запах влажной земли и душистых трав, что немудрено было опьянеть.
И я был опьянен этим прозрачным, как хрусталь, воздухом, лазурным небом, сочной зеленью нашего северного российского лета, кружащим голову запахом полевых цветов и... близостью Риты.
В такие минуты мне не верилось, что всего в нескольких километрах отсюда проходит передовая линия фронта, что великое зло, кружась, как жернов, безостановочно размалывает людские судьбы, что ежеминутно уничтожаются сотни и тысячи жизней, что гудящий над головой самолет — это вражеский разведчик, который, стоит только ему захотеть, вызовет черную стаю бомбардировщиков и сметет с лица земли маленький домик стрелочника с его красной крышей.
Глядя на Риту, я твердо верил, что другой такой красавицы не сыщешь на свете: кожа как мрамор, нос чуть вздернутый, но в то же время точеный, розовые губы, глаза удлиненные с частыми ресницами, с живым неспокойным взглядом, а волосы цвета спелой ржи, очень густые — она их свивала в жгут на затылке.
Трудно было поверить, что подобная красота расцвела где-то в деревенской глуши. В моем представлении такими красавицами могли быть в старину лишь дамы из знатных семейств, отпрыски древних родов, не только породистые, но холеные, тщательно ухоженные.
— Горе ты мое! — шепнула мне однажды Рита, когда мы с ней сидели в высокой траве.— Но в то же время и счастье...— добавила она, помолчав.— Я теперь только поняла, что такое любовь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114