И впрямь, до войны меня в армию не призывали, потому как я грыжу перенес. Я не знал даже, как по-военному честь отдать. И винтовки вблизи не видел, ей-богу. Только раз у нас в сельском клубе пьесу какую-то ставили о гражданской войне, так я там солдата играл. Тогда в первый и в последний раз ружье в руках держал. Все боялся, как бы оно дуром не выстрелило, проклятое. Словом, никакого оружия, кроме лопаты да заступа, мне в руках держать не доводилось.
— Это не беда,— обнадежил меня комиссар.— В армии тебя живо обучат, и демобилизуешься такой обученный, что хоть начальником отделения железной дороги тебя назначай.
Ну, вернулся я домой, поцеловал на прощанье дочурку, с братьями и сестрами попрощался и поехал в областной центр. Оттуда меня вместе с другими железнодорожниками переправили в Москву.
В Москве нас продержали довольно долго. Целую неделю на нарах в тамошних казармах бока отлеживал. Ни обмундирования никто не дает, ничего... Только кормят бесплатно.
Наконец вспомнили обо мне. Вызвали и направили на бронепоезд, что стоял на станции Мытищи. Еле я его там нашел. Отыскал командира бронепоезда и говорю: так, мол, и так, я ваш дорожный мастер.
А командир — здоровенный такой мужик, выше меня ростом, в плечах косая сажень. Одет аккуратно, подтянутый, все у него пригнано, все ладно — картинка! Оглядел он меня с ног до головы и спрашивает:
— Как, по-твоему, кто я такой?
— Как, говорю, кто такой? Мужчина, говорю, в полном порядке... боевой офицер.
— Нет, ты мне скажи, кто я такой! — Пристал, в одну душу, и все пальцем в шпалу тычет, что на петлицу у него нашита.
Смотрел я, смотрел на его петлицы и говорю:
— Я, говорю, в военных чинах не очень-то разбираюсь; если хочешь, спрашивай у меня железнодорожное дело, а там и решай, подхожу или нет.
Он как рявкнет:
— Смирно! — Глотка луженая, хоть уши затыкай.
Что делать? Я вытянулся, как мог, зенки вылупил, не моргаю. Он еще пуще распалился.
— Ты что, не знаешь, как по стойке «смирно» стоять?!
— Не знаю, говорю, в армии не служил, необученный. Тогда он все мои документы назад мне швыряет и говорит:
— Ступай, откуда тебя прислали!
Вот ведь какая оказия... Подался я назад к тому, который меня на бронепоезд определил. «Не берут,— говорю.— Не показался...» Этот начальник тоже озверел, аж пена на губах выступила! Написал какую-то бумажку, печатью прихлопнул, протянул мне, опять, значит, на бронепоезд направил, а сам что-то бормочет вслед сквозь зубы и очками люто сверкает.
Когда я во второй раз возле бронепоезда объявился, паровоз уже пыхтел, в путь-дорогу собирался.
Командир со шпалами, как приметил меня, подозвал одного из своих офицеров и приказал: гони, говорит, эту штатскую образину взашей, чтобы духу его здесь не было!
Однако офицер, на мое счастье, оказался человеком обстоятельным: внимательно разобрался в моих бумагах и понес их тому орлу со шпалами.
Не знаю уж, как и о чем они толковали, но, вернувшись, офицер велел следовать за ним; завел меня в один из вагонов и передал старшине: вот тебе командир нашей дорожной бригады! Старшина как глянул на меня, так и расхохотался. Из каких, говорит, мест пригнали этого двугорбого верблюда?.. Видно, я и впрямь был хорош: в бобриковом полупальто на сбившемся ватине, в облезлой ушанке неопределенного цвета и в стоптанных дырявых башмаках. Не в новеньком же люди на фронт отправляются... Теща и обрядила меня в старье.
По штатному расписанию я занимал должность младшего лейтенанта со всеми правами командира взвода. При бронепоезде, сами знаете, два паровоза: один — бронированный, другой — простой, так называемый «черный», на каждом паровозе по четыре человека, всего, значит, восемь; двое слесарей-дорожников — это уже десять, один дорожный мастер с двумя подсобными рабочими, итого — тринадцать человек. Меня, значит, и назначили командиром над этой чертовой дюжиной. Кроме них ко мне были прикреплены еще десять человек бойцов-артиллеристов, которые имели свои обязанности, но в случае необходимости, к примеру при повреждении путей, переходили под мою команду.
Но этот стервец старшина воспользовался тем, что я не имел офицерского звания, выдал мне обмундирование рядового состава и поселил не в офицерский вагон, а сунул в солдатский!..
Ладно, думаю, скоро я вам понадоблюсь...
Дня через три прибыли мы на прифронтовую станцию Грузино и с ходу подняли такую пальбу, что небу стало жарко. Видно, крепко мы фрицам насолили. Наши пушки еще продолжали палить, когда на нас налетели озверевшие «юнкерсы». Закидали бомбами — страшное дело! По обе стороны от поезда земля так и брызгала фонтанами. Слава богу, обошлось без прямого попадания, но путь они повредили с обоих концов, оказались мы в ловушке. Самолеты улетели, и стала нас вражеская артиллерия обрабатывать. Стреляют, как по неподвижной мишени...
Спасение одно — срочно восстановить полотно и уходить подобру-поздорову. Застрянь мы там подольше, нас разнесли бы вдребезги.
Вот тогда-то и вспомнили товарищи начальники, что на бронепоезде есть специалист-железнодорожник, некто Пересыпкин, Геннадий Николаевич!
Вызвал меня командир, по своему обыкновению оглядел с ног до головы и поморщился.
—- Таких мастеров врагу не пожелаю,— говорит.— Каков он из себя, верно, и работа его такая будет...— Но все-таки спрашивает: — Можешь, говорит, полотно исправить или нам лучше сразу помощь запросить?
Я ему и отвечаю:
— Дайте, говорю, мне прикрепленных ко мне десять человек, а остальное я беру на себя.
Он поглядел этак недоверчиво, видно, не поверил, но людей все-таки дал.
Я уже знал, где и что нужно делать, так как еще во время бомбежки спрыгнул с бронепоезда и осмотрел развороченное полотно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114