А это, на мой взгляд, достоинство, и не маленькое.
— Ну как? — спросил он, увидев меня.
— Проводил и вернулся вовремя.
— Э,— скривился капитан,— да я не об этом... Что сделал?
— А что мне было делать? Смешил их всю дорогу...
— Э,— еще больше поморщился Полтавцев.— Знаешь, что я тебе скажу, Пересыпкин: вот смотрю на тебя и никак не пойму, прикидываешься ты простачком или в самом деле дурак. Ну, говори короче, взял ее или нет?
— Кого? — удивленно переспросил я.
— Тьфу, чтоб тебе пусто было! — капитан смачно сплюнул,— О вчерашней красотке спрашиваю, понял, старый ты греховодник!..
— Нет,— мрачно вздохнул я.
— Во! А ты как думал?!.. Сидишь как собака на сене. И сам не ам, и другому не дам. Мне не уступил, а сам ничего не можешь. Эх! — он махнул рукой и пошел, поводя плечами.
— Позвольте мне сегодня вечером часа два быть свободным! — крикнул я ему вслед.
Капитан замер, как от выстрела.
С минуту он смотрел на меня. Потом спокойно сказал:
— Отпускаю тебя на всю ночь, но если ты опять вернешься несолоно хлебавши, привяжу к паровозу и велю прокатить до соседней станции...
— Тогда уж вместе с ней привяжите,— осклабился я. Капитан еще дольше смотрел на меня, но на этот раз промолчал. Повернулся и медленно удалился.
Вечером я подошел к знакомому дому.
Еще не стемнело, и дом, выкрашенный светло-зеленой краской, показался мне краше, чем вчера.
Дверь открыла старушка. Видно, в свое время она тоже была крупная, статная женщина, но годы взяли свое. Старушка ласково пригласила меня в дом и ввела в большую комнату, обставленную на городской манер, мебель там стояла довольно дорогая.
Во всем чувствовалась рука заботливой хозяйки. Особенно бросалось в глаза обилие вышитых покрывал и накидок: с мережками, ажурные или сплошь расшитые цветными нитками, они лежали на столах, на диване — всюду.
Подоконник был сплошь уставлен глиняными горшками любого размера. В горшках красовались ухоженные цветы.
В углу стояло старинное пианино с медными подсвечниками. С потолка свисала фарфоровая люстра. Видно, раньше тут пользовались электричеством.
Старушка предложила мне кресло, а сама надела очки, чтобы получше разглядеть гостя.
— Ирина скоро придет. Она еще вчера предупредила меня, сказала, что, может быть, вы зайдете... Сами понимаете, они шьют днем и ночью и все-таки не успевают...
— Что шьют? — спросил я.
— Да все! Ватные штаны, телогрейки, рукавицы...
— Где шьют? — Я никак не мог понять, о чем она говорила.
— Как где? На швейной фабрике, - несколько удивленно ответила старушка и присмотрелась ко мне повнимательней.
Я спохватился: мне не следовало задавать таких вопросов. Старушка могла догадаться, что я даже незнаком толком с ее дочерью.
— Да,— сказал я,— швеям нынче туго приходится. Одеть такую армию... С утра до ночи... за швейной машиной... Ирина, наверное, устает.
Старушка изумилась еще больше:
— Ирина за швейной машиной? Она ведь не швея, а директор фабрики.
— ??
— Вы что, не знали?
— Как не знать! Знал, конечно! Но сейчас и директора работают. Шьют, кроят, сверлят, точат. Рабочих рук нигде не хватает.
— И-и, мой дорогой, где уж ей шить, такое огромное производство на ней. Как белка в колесе крутится, бедняжка. Все на ее шее... Но, представьте себе, справляется, со всем справляется! В этом она на отца похожа. Он тоже такой был хват...— Старушка шмыгнула носом и уголками платка утерла слезу.
Постепенно беседа наладилась. Наверное, оттого, что нам было интересно побольше узнать друг о друге.
А Ирина все не шла.
Старушка оказалась любопытная и с подходом. Она так умело ставила вопросы, что за часок расспросила обо всей моей жизни. А я и не скрывал ничего, как на духу выложил все про свою довоенную жизнь.
Было довольно поздно, когда из сеней послышалось топанье ног, кто-то стряхивал снег.
Двери широко распахнулись. На пороге стояла Ирина, разрумянившаяся, улыбающаяся. На ее меховой шапке сверкали снежинки.
— Молодец, Пересыпкин! — по-свойски крикнула она мне.-А я думала, не дождешься, сбежишь...
— Что вы, Ирина Павловна! — горячо возразил я.— О лучшем месте я и мечтать не мог... Даже если палкой будете гнать, не выгоните.
— Надеюсь, не шутите? — смеясь проговорила Ирина.
На этот раз она мне показалась совсем другой: естественней, проще, веселей и моложе...
Есть женщины, которые очень много выигрывают от домашнего окружения. Вне дома они как-то никнут, бледнеют, теряют привлекательность. Но есть и такие, которые вне дома сверкают как камень чистой воды, а дома тускнеют и гаснут.
Дроздова сверкала всюду.
Если вчера в клубе она показалась мне несколько гордой и неприступной, то дома, оставаясь такой же красивой, она сделалась как-то теплей и милей.
- Хоть кругом война, но благодаря стараниям моей матушки варенья у нас вдоволь. Еще с прошлогодними запасами не разделались. Я вас напою таким чаем — всю жизнь будете помнить!..
— Ирина Павловна, вас я и так буду помнить всю жизнь.
- Смотрите-ка! Да он, оказывается, льстец...
- Клянусь честью, я говорю правду!
- Пересыпкин, я чувствую, ты скоро начнешь в любви признаваться! - Дроздова подбоченилась с улыбкой и выгнула бровь.
-- Что вы, Ирина Павловна! — смутился я. - Разве человек с моей внешностью посмеет признаться вам?.. Даже если все сердце изболится, ни словом не заикнусь!..
- Ах, бедняжка!.. Мама, ты слышишь, как он прибедняется!
- Что толку в красоте? — вмешалась старушка и встала. — Нон полюбуйся, на стене фотография висит. Такого красавца, верно, в столицах поискать, а что толку? Всю жизнь нам отравил, всю душу заплевал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114