..
Раза два в разговоре я сболтнул такие слова, каких обычно избегаю, так как считаю их слишком интеллигентными, что ли... Я, конечно, вовремя спохватился, но от внимания Ирины это дело не ускользнуло: слово за слово, и она меня расколола, вынудила признаться, что кроме техникума я окончил еще и транспортный институт...
— Черт бы тебя побрал, каналья! — возмутился Яблочкин и хлопнул Пересыпкина по плечу.— Чего же ты скрывал, что у тебя высшее образование?
— Этот жук вроде плавучей льдины: над водой только головка виднеется, а под водой ого-го!..— проговорил Докучаев.— Ей-богу, мне кажется, что он и теперь маску какую-то примеряет, чтоб доверчивых людей за нос водить.
— Так и быть, признаюсь,— смущенно проговорил Пересыпкин.— С тех самых пор, как меня обсмеяли на бронепоезде, я прикинулся человеком, каким на самом деле никогда не был. Это и впрямь было похоже на маску, но скоро я привык к ней, как к собственному лицу, оно стало моим вторым «я»... Чем больше проходило времени, тем больше я входил в роль, и кто знает, куда завела бы меня такая раздвоенность, не встреть я эту удивительную женщину — Ирину Дроздову...
Только-только я уснул, как вдруг где-то страшно громыхнуло. Не успел я вскочить, как опять громыхнуло. Потом еще, еще... В одном белье я подбежал к окну. Спросонья долго не мог прийти в себя, не мог понять, что же происходит.
— Это ваш бронепоезд,— услышал я голос Ирины.
Она стояла за приоткрытой дверью. Дверь после каждого залпа словно вспыхивала: видно, окна спальни выходили на ту сторону, где стоял бронепоезд.
Позабыв, что мы оба в одном белье, я бросился к ее окнам — оттуда лучше было видно.
Ирина смущенно отошла в сторону. Ее белая ночная рубашка доставала до пола.
Наконец я убедился, что это и в самом деле стрелял наш бронепоезд. Снаряды взрывались где-то далеко. Впервые за свою фронтовую жизнь я наблюдал стрельбу моих собратьев-артиллеристов бронепоезда снаружи. Верно, потому и не сообразил сразу, что происходит.
— И в самом деле наши. Ставят заградительный огонь,— объяснил я Ирине. В платке, накинутом на плечи, и в длинной белой рубашке она походила на скульптуру.
Я невольно загляделся на нее. Ее сильное плотное тело вырисовывалось так отчетливо, что меня пробрала дрожь. Точно ток пробежал по телу. Сознание мое затуманилось...
— Пересыпкин, что вы делаете? — услышал я ее испуганный шепот.— Не смей, слышишь?..
Только тогда я понял, что держу Ирину в объятиях и прижимаю к себе ее теплое гибкое тело. А руки у меня сильные, если уж ухвачусь за что-нибудь — не вырвешь...
Я подхватил Ирину на руки, донес до кровати, и мы оба рухнули на постель. Большая, крупная, она забилась у меня в руках как рыба и взмолилась:
— Геннадий, что с тобой? Опомнись...
В первый раз она назвала меня по имени, а не по фамилии. Ее слова еще сильнее опьянили, одурманили меня, свели с ума... Никакая сила не могла удержать меня...
...Ирина зажгла лампу.
Мы лежали на ее мягкой широкой постели.
Она сложила подушки одна на другую и, облокотившись, сверху смотрела на меня.
Ее пальцы забрались в мои жесткие волосы и, словно гребенка, перебирали их.
— Пересыпкин,— проговорила она после долго молчания,— ты совсем не такой некрасивый, как тебе кажется.
Я думал, что она станет хныкать, упрекать, прочитает мне мораль, осудит мужскую несдержанность, всплакнет, в конце концов, но ничего похожего!..
— Слышишь, Пересыпкин, ты совсем не такой некрасивый... И мне очень захотелось всегда, всю жизнь быть рядом с этой красивой, умной, мужественной женщиной. Не расставаться с ней ни на час. Всегда обнимать ее, как в ту минуту. И я еще раз обнял ее... А руки у меня как клещи: если ухвачусь за что-нибудь — никакими силами не вырвать. В особенности любимую женщину...
Светало, когда я перебрался на свою постель. Радость переполняла меня до краев. Будущее рисовалось таким счастливым, что я безмятежно уснул, погрузившись в какой-то блаженный туман.
Солнце стояло довольно высоко, когда я испуганно вскочил с постели и, путаясь в рукавах, торопливо оделся.
Сперва я бросился к дверям Ирины, постучался. Никто не ответил. Я открыл дверь в другую комнату, там тоже никого не оказалось. Я вышел на задний двор и вижу — мать Ирины широкой лопатой расчищает дорожку от снега.
— А вы любите поспать,— сказала она.— Еще бы, на бронепоезде небось ни минуты покоя не знаете — уморились...
— В жизни так сладко не спал... Разве что в детстве...
— На здоровье!..
Я выхватил у нее из рук лопату, расчистил дорожку, потом натаскал воды, нарубил дров и, попрощавшись, бросился к воротам.
— Идите через озеро, так короче будет! — Старушка побежала за мной следом. — Как перевалите вон через тот пригорок, там и до вашего бронепоезда недалеко...
Я послушался. Эта дорога и в самом деле была намного короче. По ней я мог выйти прямо к нашей стоянке.
Я шагал широко и споро. Все вокруг казалось красивым, ясным, веселым. Наверное, оттого, что в груди у меня занималась большая радость!
Я глубоко вдыхал чистый холодный воздух и ощущал во всем теле необыкновенную легкость.
Сбежав с невысокого пригорка, я вдруг почувствовал, что дорога под ногами сделалась плоская, как стол. Я вышел на обледеневшее озеро.
Раскинувшееся на пригорке село Ирины больше и больше удалялось. Дома на глазах уменьшались, вскоре и знакомый зеленый домик скрылся из виду.
Я шел, высоко задрав голову, широким шагом счастливого человека. Свежий воздух приятно холодил лицо. По моим расчетам, половина озера осталась уже позади. Еще немного, и я буду на своем бронепоезде. Меня беспокоило только одно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114