Комиссар, многозначительно потирая руки, направился к артистам широким уверенным шагом хорошо знакомого со всеми человека. Кого-то дружески потрепал по плечу, с кем-то перебросился шуткой, лукаво улыбаясь, сказал что-то вроде комплимента, кому-то шепнул на ухо соленую, но к месту остроту, всех заставил рассмеяться и, высвободив артистов из плена застенчивости и робости, загудел своим бархатным басом:
— Товарищи артисты, пожалуйте к столу немного закусить с дороги,— и театральным жестом указал на узкую дверь в стене землянки. Это получилось так естественно и мило, что все невольно заулыбались.
Соседнее помещение было маленькой комнаткой, где еще недавно помещался узел связи; сейчас здесь на скорую руку накрыли богатый солдатский ужин для гостей.
Но гости замялись, начали смущенно переглядываться.
Один из них, высокий, худой, несмело обратился к комиссару:
— Может быть, лучше после концерта...— Он умолк, не закончив фразы, робко улыбаясь.
Мы с комиссаром обменялись взглядами. Нужно обладать большой выдержкой и мужеством, чтобы, умирая от голода, отказываться от пищи, когда тебе ее предлагают. И мне, и Астахову доводилось испытывать на себе неодолимую, умопомрачающую силу голода, поэтому мы по достоинству оценили силу духа этих людей. Но жертву их не приняли. Комиссар хитро подмигнул мне, безапелляционно заявив:
— И после концерта, и до! — Затем, хлопнув в ладоши, выкатил глаза и воскликнул: — А ну за мной, братцы! — Первым направившись к двери, он толкнул ее. Дверь распахнулась, но комиссар замешкался: не по богатырским плечам оказался узкий проем, пришлось протиснуться бочком.
Артисты еще раз переглянулись меж собой, потом засуетились, повеселели и поспешили следом за комиссаром.
Помещение было хорошо протоплено. Во всю длину его красовался сколоченный из оструганных досок стол, по обе стороны которого тянулись лавки. Стол был уставлен разнокалиберными жестяными кружками, в каждую было налито по сто граммов водки. Кружки, естественно, собрали у солдат. Посреди стола возвышалась маленькая горка черного хлеба, нарезанного тоненькими ломтями, на двух алюминиевых тарелках были аккуратно разложены кусочки ветчины, нарезанной с таким расчетом, чтобы каждому досталось хотя бы по кусочку. Кроме того, каждому на крышке солдатского котелка подали кашу с ломтиком колбасы. Угощение по тем временам царское!
Наши иззябшие гости, оказавшись в приятном тепле, оживились, заулыбались, стали снимать с себя верхнюю одежду. Стараясь делать вид, что не голодны, они украдкой поглядывали на стол.
Я смотрел на них и диву давался: в жизни не видел, чтобы на одном человеке было наверчено столько тряпья. Видно, все, что нашлось у них из теплой одежды, они подряд натянули на себя, чтобы хоть немного сохранить тепло в стынущем от холода и голода теле.
Когда артисты наконец разоблачились и сложили свои одеяния в углу, там образовалась целая гора. На эту мягкую гору они бережно уложили свои инструменты: аккордеоны, гитары, скрипки, сверкающие саксофоны.
Когда гости с подчеркнутым спокойствием расселись за столом и после короткого неловкого смущения с жадностью принялись за еду, я получил возможность как следует рассмотреть каждого.
Их было девять мужчин и три женщины.
Мужчины казались пожилыми и выглядели один другого истощеннее. Водка с трудом возвращала им цвет лица.
Среди женщин резко выделялась одна: из всех только она сохранила округлость форм, и худоба остальных служила ей фоном, на котором она выглядела особенно привлекательной.
Держалась она непринужденно, с чувством собственного достоинства.

Ее манеры говорили о том, что она принадлежит к высшей театральной среде. В ней ощущалась внутренняя сила. И она сама это, несомненно, сознавала и, как полагается человеку искусства и к тому же женщине, пользовалась своим обаянием с тонким мастерством. В этом актрисы похожи на шахматистов позиционного стиля, которые умудряются малейшее преимущество обратить в победу.
Минут через десять за нашим столом стало весело и шумно.
Мужчины понемногу стряхнули с себя дремотное оцепенение, женщины, разогревшись, принялись кокетничать и болтать. Они быстро почувствовали, что сидящие рядом с ними четверо моих офицеров — молодцы хоть куда и не сводят с них горящих глаз.
Прошло еще какое-то время, и вот уже дородная красавица очутилась рядом со мной.
Такие смелые и уверенные в себе женщины обыкновенно отмечают своим вниманием мужчин не столько по личным достоинствам, сколько исходя из их положения. Увы, таков закон женского честолюбия.
К сожалению, беседа с моей дамой оказалась на редкость неинтересной и беспредметной. Из того, о чем мы с ней говорили, мне не запомнилось ни слова. Речь шла о какой-то безделице, причем то и дело назывались имена разных знаменитостей, преимущественно ленинградских артистов. Собеседница явно хвасталась знакомством с ними и усиленно давала понять, что в «такую бригаду» ее никто бы не осмелился включить, но она сама этого пожелала.
Наши жестяные кружки быстро опустели, и старшина после кратких переговоров с комиссаром собрался было вторично наполнить их. Но тот же тощий высокий музыкант, который вначале особенно энергично отказывался от угощения, подбежал ко мне и, склонив набок голову и вытянув шею, взмолился:
— На сейчас хватит, не надо больше, а уж если вы так щедры, лучше побалуйте нас после концерта.
Моя соседка поддержала его:
— Не наливайте им больше ни капельки! Известно, что за птицы эти мужчины! Напьются до обалдения, вот и будет вам концерт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114