Конечно, нет! Народ, который помнит, что однажды исчезнет он
с ища земли, стократ деятельнее, он проводит дни свои и полезном труде, и тем длиннее жизнь его, и тем светлее будет память о славных днях его; ибо он не обретет покоя, покуда не выявятся все способности и дарования, которые даны ему природою,— подобно мужу неутомимому, который составляет завещание загодя, не дожи-даясь, когда душа его отлетит в мир иной. И в этом, я считаю, суть всего! Коль скоро выполнит народ свое предназначение, то тут уж речи нет о том, как долго Выть ему еще на свете — уж новые события толпою мнутся в дверь новой эпохи! Признаюсь, мысли эти дввненько беспокоят меня, и вот подчас бессонной
ночью или в часы одинокого раздумья я тщусь пред-
ставить себе вид отчизны нашей и тот народ, что будет править когда-нибудь в наших горах. И всякий раз с новым рвением принимаюсь я за работу, словно и от
меня зависит, как скоро будет завершен труд всего норода, чтобы то, будущее племя с уважением ступило
на землю, где покоится наш прах! Но — отринем эти горестные мысли, и обратимся к делам более радостным — к предмету нашего обсуждения! Так вот, закажем-ка нашему мастеру серебряных дел новый кубок, и пусть употребит он на то все свои силы и умения, и пусть забудет он о выгоде. А какой-нибудь художник сделает нам набросок, все как полагается, во всех деталях, но без всяких там бездумных завитушек; ведь для нас главное, чтобы он — хоть средства наши и невелики — больше заботился о пропорциях, красоте очертаний и силе общего впечатления, нежели о богатстве деталей,— нам нужна вещь особенная, а затем мастер Кузер покажет себя, сработав чисто и добротно!
Предложение было принято, и обсуждение — закрыто. Однако Фриман тут же снова взял слово и обратился к собранию со следующей речью:
— После того, как мы решили наш главный вопрос, дозвольте мне, любезные друзья, изложить вам одно особое дело и вынести на обсуждение жалобу, а мы, по нашему обыкновению, сообща, по-дружески во всем разберемся. Вам хорошо известно, что наш дорогой собрат Каспар Хедигер произвел на свет четверых замечательных смышленых парней, которые довольно рано сделались лихими ухажерами, чем вызвали немалую смуту по всей округе. Трое-то уже давно обзавелись семьями, хоть старшему из них нет еще и двадцати семи лет. Теперь остался младшенький — ему двадцать,— и что же вы думаете? Ходит по пятам за моей единственной дочерью и морочит ей голову! И эти двое, одержимые бесом любви, вторгаются, стало быть, в наш сплоченный кружок, грозя омрачить нашу дружбу. Уж не говоря о том, что дети наши пока в весьма нежном возрасте, признаюсь вам со всей откровенностью, что сия женитьба идет вразрез с моими желаниями и видами. У меня обширное хозяйство и солидное состояние, и потому, когда придет пора, я сам подыщу себе зятя, человека оборотистого, который войдет в дело со своим капиталом и продолжит то большое строительство, которое я затеваю; ведь вы знаете, что я прикупил изрядно земли под застройку, имея в виду, что Цюрих в будущем сильно разрастется. Твой же сын, дорогой Каспар, имперский писарь, и ничего у него за душой нет, кроме скудного жалованья, и даже если он продвинется, его доходы от того не сильно увеличатся — и уж-больше ему рассчитывать не на что! Если его повысят —
то он обеспечен, лишь бы разумно распоряжался деньгами; а богатая жена ему совсем ни к чему; богатый чиновник — это недоразумение, это все равно что отбирать кусок хлеба у ближнего своего. Потакать лентяй-ству да порханью зеленых юнцов я не намерен, а уж свои деньги транжирить и подавно не дам. Ко всему прочему мне вообще как-то не по душе, если наша старая испытанная дружба с Каспаром превратится в родственные узы. Что же это будет? Взвалить на себя бремя семейных дрязг и обоюдной зависимости? Нет, любезные, давайте останемся до последнего часа вместе, но будем независимы друг от друга, сохраним свободу и будем сами нести ответственность за свои поступки, и не надо нам всяких там зятьев-кумовьев и тому подобных титулов. Так вот, я взываю к тебе, Каспар, и прошу объявить во всеуслышание, что ты поддерживаешь меня в моих намерениях и пресечешь такое поведение своего сына!
— Мы все свои, это верно сказано! — торжественно проговорил Хедигер, заправив в нос добрую понюшку табаку,— вам всем известно, какая несчастная судьба постигла меня с этими моими сыновьями, хотя они бойкие и смышленые ребята. Я выучил их всему, чему не выучился когда-то сам. Каждый из них и с языками знаком, и мысли свои на бумаге излагать умеет, и считает прилично, и во всякой другой науке подкован настолько, что при известном старании никогда уже Не погрязнет в полном невежестве. Слава богу, думал и, что мы в состоянии сделать из наших мальчиков достойных граждан, которых так запросто на мякине Не проведешь. Я и ремеслу их обучил, какое кому по душе было. И что же? Не успели они аттестат цеховой получить да как следует оглядеться, как им уж молоток тяжел показался. Возомнили себя больно умными, чтобы ремесленничать, и принялись рыскать по писарским местечкам. Черт его знает, как это у них получилось, но расхватали их, как свежие булочки! Вот, значит, и они на что-то сгодились. Один состоит при почте, двое других служат в железнодорожных компаниях, а четвертый протирает штаны в канцелярии, и все твердит, что он, мол, государственный чиновник. В кон-це концов, мне все равно! Кто не желает быть мастером, останется подмастерьем и всю жизнь ходить по струнке будет. Но ведь через их руки проходят денежные дела, и все эти мои господа чиновники должны были пред-
ставить поручительство;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24