Паровоз вздохнул и тяжело сдвинулся с места.
Гудуйа и Бондо по-прежнему сидели на скамейке. В окне медленно проплывали зеленые вагоны поезда.
— Все пути для меня были заказаны, Бондо,— продолжал Гудуйа.— Сейчас иное время, и человек иной... Вся жизнь перед тобой как на ладони... Любая девушка с радостью пойдет за тебя...
Промелькнул последний вагон. Прощальный гудок паровоза надорвался вдали.
— Пойдем, Бондо. Там должен быть состав с лесом,— сказал Гудуйа и встал.
Газеты из Тбилиси прибывали в Поти на следующий день. Поэтому все последние новости о военных действиях на европейских фронтах Тариэл Карда слушал по радио. Дома репродуктор он не включал, опасаясь, как бы сообщения об успехах фашистских орд не подорвали окончательно и без того слабое здоровье жены, страдающей пороком сердца.
Чуть свет Тариэл торопился в управление. Вот и сегодня, тяжело навалившись грудью на стол, он старался не упустить ни одного слова из утренней сводки последних известий. Лицо его было угрюмо и сосредоточенно. По радио как раз сообщалось, что югославская армия капитулировала.
Дверь открылась, и в кабинет вошел Важа. Он был без шапки, в распахнутой на груди сорочке. На бледном его лице
были явственно видны следы бессонницы. Тариэл даже не слышал его прихода. Он по-прежнему сидел, навалясь грудью на стол. Передача последних известий закончилась, и репродуктор замолк. В кабинете воцарилась глубокая тишина. Город еще спал. Лишь звуки шагов рабочих, торопившихся на завод и в порт, глухо доносились с улицы.
Начальник строительства, не изменив позы, сосредоточенно смотрел на репродуктор. Губы его были сжаты.
Важа смотрел на начальника строительства. Он знал, что Тариэл по утрам слушает радио в управлении, и пришел сюда, чтобы поговорить с ним, отвести душу, поделиться тревогой.
— Доброе утро, Тариэл,— громко поздоровался Важа и подошел к столу.
— Доброе утро, Важа. Присядь,— отозвался Карда и выдернул вилку репродуктора.— Невмоготу слушать, а все слушаю. И когда все это кончится?
— О чем только думает немецкий народ!
— Кто спрашивает народ? Гитлер всех поставил на колени.
— Но не может же народ молчать и бездействовать бесконечно.
— Немецкая армия поражена бациллой фашизма. У нее полностью атрофирована способность самостоятельно думать и действовать. Она превратилась в слепое орудие дьявольских замыслов фюрера. Но что происходит с немецким пролетариатом?! Вот этого я уж никак понять не могу! — Тариэл надолго замолчал.— Ты был вчера на строительстве моста через Хобисцкали?
— Нет, вчера не удалось. Может, вместе поедем сегодня, а? Кто знает, этот мост еще понадобится нам для войны. От этого маньяка Гитлера всего можно ждать,— сказал Важа и горько нахмурился.
Ция в первый раз пришла проведать Учу. Палил июньский зной. Вагончик прогрелся насквозь. Уча только что вернулся со смены и умывался, когда без стука распахнулась дверь и в проеме неожиданно возникла Ция. Уча был голым по пояс, и бисеринки пота блестели на его дочерна загорелой коже.
— Ция, откуда ты, какими судьбами! — не верил своим глазам Уча, быстро вытирая лицо и руки.— Как тебе нравится наша квартира? Недурно устроились, правда, совсем как в поезде!
Ция молчала, не сводя печальных глаз с искрящегося радостью лица Учи.
— Что случилось, Ция?! Может, неприятности какие? — накинув рубашку, встревоженно обратился к ней Уча. Потом взял ее за руку, подвел к столу и бережно усадил на стул.— Так что же стряслось, Ция?
— Уча, говорят, что скоро война начнется.
Уча каждый день только и слышал что об этом...
— У меня даже сон пропал...
— Не надо говорить о войне, Ция,— вот все, что сумел выдавить из себя Уча. Он и сам не знал, как можно избежать разговоров о войне. Он не желал говорить о войне, не желал видеть бледное от тревожных ночей лицо любимой, не желал, чтобы Ция не спала ночей из-за страха перед войной.
— Как тебе наш канал, Ция?
— Ой, какой он широкий и глубокий! — ответила Ция.— Туда, наверное, не меньше, чем в Риони, воды поместится.
— Вся вода из болот, каждый дождевой поток, любая росиночка вольются в канал. Вот так и осушится наша земля.
— Наша земля! — сказала Ция.— Дождемся ли мы ее, Уча?
И на этот вопрос не смог ответить Уча.
— Как поживает Цисана?
— Она со мной приехала, к Антону пошла. Вся извелась, бедняжка.
— Теперь у всех одна забота, Ция,— сказал Уча.
— Что с нами будет, Уча?
— Здесь жарко, Ция. Давай выйдем на воздух.
— Да и там не прохладней.
Некоторое время они посидели молча, стараясь не глядеть друг на друга. Тревога не покидала их. Наконец Ция встала.
— И вправду здесь очень жарко. Давай выйдем, Уча.— Ция быстро направилась к двери.
К дверям вагона была приставлена деревянная лесенка. Ция прямо с верхней ступеньки спрыгнула на землю. От засухи вся земля высохла и окаменела, листья на деревьях пожухли, горячий воздух был недвижим. В воздухе пахло болотными испарениями. Издали доносился грохот и лязг экскаватора.
— Это грохочет наш с Бондо экскаватор. Кстати, ты его видела?
— Нет.
— Но ты же пришла этой дорогой?
— Да, этой, но я его не видела.
— Пойдем, навестишь Бондо.
— Не хочу, Уча.
— Бондо хорошо работает.
— Бондо и в школе учился хорошо. Лучше всех нас.
— Со дня на день он ждет повестки в армию.
— А может, войны не будет, а, Уча? — с детской надеждой спросила Ция.— Бондо ведь танкист. Если бы война была неизбежной, его бы уже призвали. Может, нас минует война, Уча?
— Все может быть,— уклончиво ответил Уча.
— Ой, какой длинный ваш канал, Уча!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125