..
И вновь стояли, взявшись за руки, Ция с Учей, но теперь уже не на дамбе, а на перроне Потийского железнодорожного вокзала. Вокруг них все так же бурлила толпа, но они не замечали никого, не слышали ни криков, ни песен, ни .звуков оркестра. Они были так угнетены, что не помнили ничего на свете. Так стояли они, молчаливые и несчастные, желая
сказать друг другу слова утешения, но не умея этого сделать.
На путях стоял длинный товарный состав, ожидавши 11 отъезжающих на фронт.
И сегодня была невыносимая жара. Но между днем, когда Уча видел сон, и днем сегодняшним разверзлась непроходимая пропасть. Ция и Уча остались на разных сторонах этой пропасти. Но за руки они держались крепче прежнего. Кто знает, когда встретятся друг с другом опять их руки и встретятся ли вообще? И, потрясенные этой мыслью, они судорожно сжимали похолодевшие пальцы.
Еще мгновение — и поезд увезет в своих теплушках их надежду и счастье.
— Ты подождешь меня, Ция? — вдруг спросил Уча.
— Как ты смеешь в этом сомневаться, Уча? — побледнела Ция.
— Ну вот и ляпнул глупость, прости меня, Ция...
— Береги себя, Уча...
Уча криво улыбнулся.
— Почему ты улыбаешься, Уча?
— Непременно буду беречь себя, Ция...
— Я глупая, да, Уча?
— Что ты, Ция. Я действительно буду беречь себя, чтобы вернуться к тебе.
— Ты должен вернуться, слышишь, ты должен вернуться, Уча! Я очень буду ждать тебя, Уча...
— Я вернусь, Ция...
Антон Бачило и Цисана стояли чуть поодаль.
— Зачем мы осушали болота, Антон? — глотала слезы Цисана.— Почему мы не поженились, Антон, почему мы не были вместе все время, почему?
— Нам всегда не хватало времени, Цисана,— горячо ответил Антон.— Но ты все равно была вместе со мной.
— И ты был все время со мной, Антон,—постаралась сквозь слезы улыбнуться Цисана, но улыбки не получилось, и она прижалась лицом к груди Антона.— Как я буду здесь без тебя, Антон?!
За их спинами захлебывался духовой оркестр, и в его бравурных звуках они едва слышали друг друга.
«Боже мой, зачем здесь эта музыка!» — в отчаянии подумала Цисана.
На перроне яблоку негде было упасть. Отъезжающие на фронт уже набились в теплушки, и толпа хлынула к вагонам. Послышались крики, стоны, плач. Закусив губу, чтобы не дать
волю слезам, стояли пожилые мужчины, а рядом с ними двигалась, мельтешила, плакала толпа матерей, сестер, детей, родственников, соседей. Войну все ждали, но, видно, в каждом все же теплилась искорка надежды: авось обойдется, авось минет страну лихая година. Но не обошлось, не минула их война...
Русудан и Петре отошли в сторону, стремясь не помешать , прощанию Важи с Галиной Аркадьевной.
Всю ночь напролет Русудан и Галина Аркадьевна собирали Важу в дорогу и даже не успели толком перекинуться с ним словом.
Серова стояла перед Важей в свободном платье, отяжелевшая и округлившаяся. Она старалась придать своему лицу выражение безмятежности и покоя, но ей это плохо удавалось: ведь на фронт уезжал не только любимый мужчина, но и отец ее будущего ребенка. Важа чувствовал, как напряжена и взволнована жена, но в свою очередь делал вид, что верит ее показной безмятежности.
— Как мы назовем мальчика, Важа?
— А ты уверена, что у нас будет мальчик, Галя? — улыбнулся Важа.
— Непременно мальчик, вот увидишь!
— Ну, тогда назовем его Андро, идет?
— Замечательно, Важа! — обрадовалась Галина.— Представь себе, и я подумала то же.
— Вот и прекрасно, что и ты так думала,— сказал Важа.— Береги его, Галя.
— Знаешь, Важа, о чем я еще подумала?
— О чем, Галя?
— Я уверена, что маленький Андро будет вылитый отец.
— Я вижу, ты уже все наперед рассчитала,— опять улыбнулся Важа.
— Не знаю, как насчет внешности, но то, что характером он пойдет в тебя, я действительно уверена.
— Так это же здорово, Галя!
— Конечно, здорово, Важа...
Васо Брегвадзе, обняв за плечи Спиридона Гуния, взад- вперед ходил с ним по перрону, то и дело наталкиваясь на провожающих. В руке он держал вещмешок Спиридона.
— Вот и кончилось наше социалистическое соревнование, Васо,— грустно проговорил Спиридон.
— Это почему же кончилось? — остановился старый инженер.— Вот победим и опять будем соревноваться.— Слова эти показались Васо неестественными, ибо он хорошо знал,
что такое война. И он, сконфузившись, осекся на полу слове.
Спиридон Гуния улыбнулся:
— Дай мне мешок, Васо, устал, наверное.
— Не дам. Еще натаскаешься за войну,— горько пошутил Васо. Гримаса боли исказила его лицо.— Как же я завидую тебе, Спиридон!
— В чем мне завидовать-то, Васо?
— А в том, что ты идешь на фронт, а я вынужден отсиживаться в тылу. Ничего не поделаешь, старость не радость.
Тариэл Карда, сопровождаемый Кочойа Коршиа и Лонгинозом Ломджария, подходил по очереди ко всем отъезжающим, и для каждого у него было несколько теплых слов.
Кочойа Коршиа уезжал вместе с мобилизованными.
Технический персонал и рабочие стройки стояли вместе. Кроме родных и близких их провожало все управление.
Бондо Нодия стоял в полном одиночестве. Его никто не провожал, так как он не успел сообщить о своем отъезде в деревню родителям.
Ция заметила его. Немного замявшись, она спросила Учу:
— Можно я попрощаюсь с Бондо, Уча?
— Конечно, Ция,— обрадовался Уча. Он только сейчас увидел Бондо и, взяв Цию под руку, быстро направился к нему.
Ция первая протянула Бондо руку и долго не отнимала ее. С мягкой улыбкой смотрела Ция в посветлевшее лицо Бондо.
— Отец с матерью не знают о твоем отъезде, Бондо?
— Я не успел к ним съездить.
— А я завтра уезжаю в деревню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125