— От чьего имени говоришь ты, товарищ Антон Бачило?! — пронзительно заверещал Сиордиа.
— От своего и Учи Шамугия имени,—улыбнулся Бачило.— Я уже сказал, что таких, как я, полным-полно и на Ланчхутском, и на Чаладидском участках. А еще я говорю от имени покинутых деревень, от имени людей, похороненных на их кладбищах.— Бачило чувствовал, что сбивается на патетику, но ничего не мог с собой поделать, иначе сейчас бы и не получилось.— Мы не имеем права не думать о детях, женщинах и стариках, убитых лихорадкой. Да, лихорадка, болото, бедность и голод убили этих людей,— он взглянул на Сиордиа.— Ведь и отца вашего, Исидоре Татачиевич, болото убило. Вы не раз, мне помнится, грозились отомстить болоту!
— Как я сказал, так тому и быть! — выкрикнул Сиордиа.
— Так скажешь ты наконец, кто поручил тебе выступать здесь? — не унимался Джакели.
— На тот вопрос я тебе отвечу, Эрмиле,— встал секретарь Ланчхутского райкома партии Шота Имнадзе.— Можно? — обратился он к парторгу.
— Прошу,— разрешил Коршиа.
— А тебе кто поручил, Эрмиле? — повернулся Имнадзе в сторону Джакели.— По чьей подсказке ты говоришь «прощайте»? Кто тебя подбил? Кириле Эбралидзе и Тенгиз Керкадзе, может быть? А ведь они сбежали от Сиордиа, оставив его в одиночестве, видишь?
— Никто от меня не бегал, товарищ секретарь. И вовсе я не один. Меня многие поддерживают.
— Кто из вас, товарищи, поддерживает Исидоре Сиордиа и Эрмиле Джакели? Кто из вас собирается сказать нам «прощайте»? Прошу поднять руку,— обратился к народу секретарь райкома.
Никто не поднял руку.
Сиордиа так и впился узкими глазками в лицо секретаря райкома.
— Может, на этом и закончим? — наклонился парторг к начальнику управления.
— Не будем торопиться. Еще кто-нибудь желает выступить?!
— Товарищи, продолжаем прения,— обратился парторг к собравшимся.
— Хватит, наговорились уже.
— Не о чем говорить больше.
— И так все ясно,— раздалось со всех сторон.
— А мне не все ясно,— опять встал Джакели.
— Не давайте ему слова!
— И Сиордиа тоже не давайте!
— Они сюда воду мутить пришли! — кричали собравшиеся.
— Я не позволю затыкать мне рот! — взвизгнул Джакели.
— И я не позволю,— поддержал Сиордиа.
— Никто и не собирается вам рты затыкать.
— Может, для белоруса и все равно, где поселиться,— ехидно сказал Джакели, не глядя на Антона Бачило.— Пусть сушит болота в своей Белоруссии, там и селится. Кто его сюда звал?
Коршиа встал, постучал карандашом по столу, требуя тишины.
— Злой как пес. Все норовит побольней укусить,— сердито обернулся к Джакели сидевший перед ним старик.— Твой аршин — лишь деньги да выгода. Всех этим аршином ты и меришь.
— Эрмиле, тебя много раз просили прекратить свою безответственную болтовню,— едва сдерживался парторг.— Не мальчик уже вроде, а все ума-разума никак не можешь набраться. Антон Бачило приехал сюда по нашей просьбе. У нас не хватало драгеров, и Антон бросил свою землю, чтобы помочь нам болота осушить. Да разве один только Антон. К нам на подмогу пришли русские и украинцы, армяне и азербайджанцы..
— Пусть он сейчас же просит прощения у Антона,— потребовал секретарь парткома Ланчхутского участка Акакий Тохадзе.
— Да ничего такого не говорил Эрмиле,— попытался вступиться за дружка Сиордиа. Лицо его густо побагровело.— Здесь у нас не заседание партбюро...
— Вот именно, здесь у нас собрание, и дай людям говорить. А на партбюро нам еще придется встретиться,— резко сказал ему начальник управления.
— Исидоре,— сказал перетрухнувший Джакели,— кто
тебя спрашивает, извиняться мне или нет перед Антоном? Тоже мне, начальник нашелся. Язык мой — враг мой, Антой. По глупости сболтнул я, не со зла.
— А может, по Сиордиевой подсказке, а? — спросил Акакий Тохадзе.
— Дурость — моя подсказка, вот кто.
— Ну, дурости тебе всегда было не занимать,— бросил Михако Джалагонидзе.
Раздался дружный смех:
— Что правда, то правда.
— Твоими устами да мед пить, Михако.
— Что там дурости, и злости ему не занимать.
— И вредности тоже.
Когда собрание закончилось, дело шло к вечеру. Люди стали расходиться. Кто пошел в столовую, а кто остался тут же в клубе, чтобы продолжить разговор. Одни были довольны решением собрания, другие, недовольны, но согласились с мнением большинства.
Тариэл Карда, Кочойа Коршиа, Важа Джапаридзе и Серова вышли из клуба вместе.
Машина ждала их тут же, у выхода, но они предпочли немного пройтись пешком. У Тариэла болела голова. Он просил шофера дождаться их у моста.
С моря дул свежак. Карда снял шапку и подставил лоб ветру. Морской ветерок всегда снимал головную боль. И зимой и летом он спал при открытых окнах. Любил он и шум моря.
«Как Андро здорово играл на рояле. Только выйдет, бывало, свободная минутка, тут же подсядет к инструменту. И всегда играл без нот, по памяти. Да... Он так и остался холостым. Просто не нашлось времени обзавестись семьей человеку, который так всех любил. Хотя бы ребенок остался у него на этом свете»,— думал Карда.
Молча дошли они до моста. Все чувствовали, что Карда целиком погрузился в раздумья, и никто не решался отвлечь его.
Тариэл отвлекся от дум, когда они подошли к самому мосту. Карда остановился и обратился к Джапаридзе:
— Необходимо срочно перенести бараки на Чаладидский участок. Решите, на каких массивах они нужны в первую очередь. Да, чуть не забыл, Важа... Вопрос о твоем назначении главным инженером я уже согласовал с наркомом. Приказ
получим послезавтра. У тебя, если мне не изменяет память, в городе жилья нет, правда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125