Загадка, занимавшая еще египетских мудрецов, должна быть наконец раскрыта на сериньянском пастбище. Пастушонок научился взрезать ножом места, где выброшена свежая земля; он роет, ищет и докладывает Фабру. Фабр и сам приходит к нему до рассвета. Оставив семьдесят блеющих овец на огромного пса Фаро, они выслеживают жуков, пытаясь найти навозный шар с личинкой.
В одно из воскресений второй половины июля пастушонок примчался задыхаясь. Он увидел выходившего из земли жука, покопался на этом месте и сразу нашел.
Он протянул Фабру небольшую, словно выточенную мастером коричневую модель груши, муляж, сделанный из навоза. Поверхность плотная, а кривизна линий восхитительна.
В понедельник с рассвета на пастбище начались поиски. По холмикам свежей земли, выброшенным на поверхность, определены места, где укрылись навозники. В дело пущена походная лопатка, и наконец искатели у цели: во влажной сырости подземелья лежит великолепная груша.
Археолог, раскапывающий фараонову гробницу и обнаруживший изумрудного скарабея, вряд ли мог быть счастливее Фабра и его молодого ассистента.
Сорок лет отделяют этот день от первых походов за скарабеями на плато Англь. Теперь — честь и слава па-, стуху! — тайна раскрыта. Найдя еще несколько гнезд, а в них еще несколько груш, Фабр увидел в одних жука-мать за отделкой груши, в других белое зернышко яичка з маленькой ложбине узкой части.
Значит, продовольственным запасам, собираемым для потомства, жуки придают иную форму, нежели провианту для собственного прокормления! Эту подземную грушу жуки формуют только из овечьего навоза. Те-
перь понятно, почему не удавались Фабру прежние опыты, когда он предлагал лабораторным скарабеям для потомства тот же корм, которым угощал их самих. И здесь, как у перепончатокрылых хищников, молодь питается иначе, чем взрослые.
Теперь основные законы воспитания разведаны, и скарабеи, посаженные в стеклянные гнезда, уже не погибают, как прежде, а, получая нужное им сырье, строят гнезда, откладывают яйца.
Но почему груша, а не шар?Если пища в почве пересохнет, личинке — смерть! Жук уплотняет оболочку кормовых запасов и укладывает их так, что они представляют наименьшую испаряющую поверхность. Тогда это должен быть все же шар! Но личинке нужно не только есть, а и дышать. Оттого рядом с шаром выступает узкая часть, на краю ее и отложено яичко. У других навозников пища для личинок укладывается в виде колбас или наперстков, но яйцо всегда лежит ближе к краю, где зародышу обеспечены воздух и тепло.
У скарабея шар соединен с цилиндром. Этого требуют условия существования, но жук, повинуясь не выявленным пока побуждениям, изменяет лишенную красоты конструкцию из цилиндра, приставленного к шару. Он связывает их так, что получается груша, и эта груша настоящее произведение искусства.
Но, может, старые глаза обманываются? — спрашивает Фабр.
Он себя проверит. Каким образом? Единственно надежным: поставит опыт. Он собирает жюри из пятерых ребят, старшему нет и шести, и предлагает на выбор две груши: одну — скарабея, вторую — очень тщательно выполненную им самим. Все пятеро отдают предпочтение груше скарабея.
Единодушие судей потрясло Фабра. Крохи, не умеющие еще вытереть нос, уже обладают чувством прекрасного, воспринимают тонкость очертаний, способны отличить подлинное от подделки!
Почти одновременно с этим убедительным опытом, в котором ответ дали те, кто еще только добирался до второй ступени бытия человеческого и не тронут обучением, засвидетельствовав, что уже в малых ребятишках
скрыты точно звучащие эстетические струны, за тысячи километров к востоку от Сериньяна, примерно в такой же небольшой деревушке, был поставлен очень похожий по теме опыт. О нем в журнале «Ясная Поляна» за 1893 год рассказывается в статье под заглавием: «Кому у кого учиться писать: крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят?»
Знаменитый руководитель яснополянской школы, прочитав сочинения своих учеников, нашел в них нечто, заставившее его на следующий день признаться:
«Мне казалось столь странным, что крестьянский, полуграмотный мальчик вдруг проявляет такую силу художника, какой, на всей своей . необъятной высоте развития, не может достичь Гете. Мне казалось столь странным и оскорбительным, что я, автор «Детства», заслуживший некоторый успех и признание художественного таланта от русской образованной публики, что я в деле художества не только не могу указать или помочь одиннадцатилетнему Семке или Федьке, а что едва-едва... в состоянии следить за ними и понимать их. Мне это казалось таким странным, что я не верил тому, что было вчера...»
И еще: «Мне казалось, что я подсмотрел то, что никто никогда не имеет права видеть-—зарождение таинственного цветка поэзии. Мне и страшно и радостно было, как искателю клада, который бы увидал цветок папоротника,— радостно мне было потому, что вдруг, совершенно неожиданно, открылся мне тот философский камень, которого я тщетно искал... Каждое художественное слово, принадлежит ли оно Гете или Федьке, тем-то и отличается от нехудожественного, что вызывает бесчисленное множество мыслей, представлений и объяснений...»
Знай Фабр о яснополянском опыте, он мог бы счестй себя продолжателем исследования Льва Николаевича Толстого и с еще большей уверенностью заключить, что скарабеевы груши действительно красивы. Но в таком заключении для Фабра как раз и скрыт вопрос, который его глубоко занимает.
«Обязательно ли для жука чувство красоты? —записывает Фабр.— Какая наивность!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95